Третье лицо - Денис Драгунский

В субботу утром у Ани и Артема был секс – как всегда по субботам. Было нормально – в смысле, очень хорошо. Как всегда. Потом Артем полежал спокойно, глядя в потолок. Скосил на Аню глаза. Она лежала совсем голая и очень красивая.

Артем приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее и вдруг сказал:

– Как я тебя все-таки люблю!

– Даже интересно, почему? – улыбнулась Аня.

– Потому что ты прекрасная! – сказал он.

– Да ну! – засмеялась она.

– Ты что! – Он стал ее обнимать и целовать. – Ты… просто даже не знаю, как сказать. У тебя такое лицо, такие глаза… Такой носик, такие губки, зубки, шейка… Такая фигура, ножки и все на свете. Посмотри в зеркало, сама увидишь! Красавица. Просто принцесса. Нет, честно! Ты мне веришь?

– Верю, верю, – сказала Аня, высвободилась из его объятий, голая встала с кровати, подошла к окну, раздернула занавески, плавно и гибко потянулась.

– Вот! – радостно сказал Артем.

– Угу, – кивнула Аня, глядя в окно. – Ну, красавица. И что?

– В смысле? – спросил Артем.

– Да так. Ну, принцесса. А толку?

– Ты что в виду имеешь? – вдруг возмутился он. – Типа, «я принцесса, а где же мой прекрасный принц»? На «бентли», и чтоб как Том Круз? Или лучше даже как Брэд Питт? Ты об этом думаешь? Жалеешь? Мечтаешь? Варианты крутишь? Ну и… Ну и пожалуйста!

Потому что Артем был кто хотите, но не прекрасный принц ни капельки, и прекрасно все это про себя знал. Рост метр семьдесят один, если в ботинках. Не особо накачанный. Пятна от прыщей на правой щеке уже совсем вывели, но на левой еще немножко осталось. Спасибо, квартира бабкина. Но зарплата пятьдесят тысяч «с перспективой», а этой перспективе уже полтора года, и Аня последнее время ему про это напоминала каждое десятое число, когда деньги приходили на карточку. «Ну как там насчет перспективы?»

– Ну и пожалуйста! – повторил он.

Аня резко повернулась к нему, хотела, наверное, что-то серьезное ответить, но вдруг решила не ссориться. По крайней мере сегодня.

– Ты что! – сказала она. – Совсем с ума?

Она снова бросилась в постель, обняла Артема.

– Ты что! Ты такой классный!

– Да ну? – нахмурился он.

– Вот тебе и ну! – говорила она, забираясь к нему под одеяло, прижимаясь и ласкаясь. – Ты такой образованный. Закончил крутой институт. Работа такая классная. Столько книг прочитал. Я столько названий даже запомнить не могу. Обо всем можешь поговорить, с тобой так интересно вместе… Мужчина должен быть, самое главное, умный.

– Да ладно, какой я такой умный.

– А вот такой, – даже несколько запальчиво сказала Аня. – Очень умный! Самый умный!

Она начала его обнимать и гладить со всей определенностью.

«А если я такой умный, образованный и интересный, – думал он, ответно лаская Аню, – если я такой замечательный, то почему же ни одна кандидатка наук из отдела анализа на меня даже не посмотрит? Не то чтобы поговорить в буфете про умное… Даже Сонька Маклакова, хотя она только соискательница. Может, самому соискателем прикрепиться? А то так вся жизнь с этой прекрасной принцессой. Утром секс, днем кекс, вечером мультиплекс. Господи, твоя воля».

– Ты чего задумался? – вдруг спросила Аня.

– Я?

– Смотришь в одну точку.

– Тебе показалось.

– Наверное, – легко вздохнула Аня. – Давай я лучше в душ пойду.

– Давай, – тоже вздохнул Артем.

О гордости и покаянии

повесть зело душеполезна

– Сын мой, я верю тебе, – сказал игумен одного из московских монастырей известному актеру Алексею Кафтанову. – Верю в искренность твоего раскаяния, в серьезность твоего намерения посвятить себя Богу. Но ты уже не так молод, и душа твоя изъедена грехом гордости. Гордость же есть величайший грех, первейший из смертных грехов, яко рече святой Григорий Великий. Посему тебе я назначаю особое послушание. Благословляю тебя работать уборщиком в гостинице. Суть же послушания не только в труде и молитве, но и в том, что тебя, человека весьма известного, вполне могут узнать некоторые постояльцы. Тебе надлежит смиренно вынести их вопросы и, может быть, злые насмешки или обидную жалость.

– Отец игумен, а что мне отвечать? – спросил Кафтанов. – Если меня спросят, почему я раньше был на глянцевых обложках, а теперь полы мою в туалетах?

– Отвечать следует: «На все воля Божья». Будто сам не знаешь.

– Отец игумен, а можно говорить людям, что я теперь в монастыре и таково мое послушание?

– Ладно, – сказал игумен. – Можно.

* * *

Кафтанов катил свою тележку по гостиничному коридору. Заглянул в бумажку. Остановился. Карточкой отпер дверь номера. Взял с тележки ведро, швабру и корзинку разных бутылок, щеток, губок и прочих уборочных принадлежностей.

Вошел в номер.

Это был обычный номер с большой кроватью. Сбоку – дверь в санузел. Но в кресле у окна сидела женщина. Довольно молодая – до тридцати лет – и вполне красивая стандартной блондинистой красотой. Длинные ноги, ухоженные ногти, модные часики, аккуратная стрижка.

– Ах, извините! – Кафтанов шагнул назад. – Вы еще не выехали?

– Нет, – сказала женщина. – Номер еще не убрали. Странно! Вроде нормальный отель. Но я не желаю торчать целый час в холле или в баре! Так что давайте живее.

– Да, да, – смутился он. – Но я лично тут ни при чем…

– Да какая мне разница!

Она недовольно покосилась на Кафтанова, который был в длинной темной одежде, в шапочке и с несильно отросшей, но заметной седой бородой.

– Приношу вам искренние извинения от имени администрации гостиницы, – сказал он. – Позвольте, я перестелю постель.

– Сначала уберите туалет. Там так грязно!

В туалете в самом деле очень грязно: серые хлопья засохшей мыльной пены на раковине, на полу лужи и капли, за унитазом клочья волос. Кафтанов убирал эту гадость, давясь от омерзения.

– Сие есть работа над моей душой, закосневшей в гордости, – шептал он, икая и боясь, что его сейчас просто вырвет. – Господи, милостив буди мне, грешному, милостив буди мне, грешному, Господи, милостив, милостив буди…

* * *

Вдруг раздался бодрый мужской голос:

– Привет. Прости, опоздал. Что это за швабра? Здесь кто-то есть?

– Убираются! – ответила женщина. – Привет.

Кафтанов, промывая унитаз, прошептал:

– Плебейка. По-русски научись. Не убираются, а делают уборку. Или убирают. О Господи, это гордость моя говорит во мне… Господи, милостив буди мне, грешному…