Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Есть письмо совета города Кобурга к шведскому полковнику Врангелю, – сказал Вацлав после того, как все замолчали. – В нем сообщается, что ситуация в деревнях настолько плоха, что собаки, кошки, мыши, крысы, всякая падаль, буковые орешки, желуди, даже трава – все идет в пищу; и что матери режут обреченных на смерть новорожденных детей и подают их на обед своим семьям. Я слышал это от наших братьев in benedicto[9]в монастыре Мюнстершварцах.

Они уставились на него, вытаращив глаза. На заднем плане кого-то вырвало.

– В Пфальце, – сурово продолжал Вацлав, – казненных преступников снимали с виселицы или с колеса, чтобы съесть. Около Бориса обезвредили огромную разбойничью шайку, в котлах у них нашли остатки сваренных человеческих конечностей.

– О Господи, даруй им всем покой и милость!

– Аминь, – ответил Вацлав. – Я рассказал это только затем, чтобы довести до вашего сознания, что на этой войне Бог не стоит ни на чьей стороне. Если мирные переговоры снова окончатся провалом, то наступит конец всему, что мы знаем. С тех пор как переговоры начались, французы ворвались в Вюртемберг и Швабию, а шведы бесчинствовали у нас и в Баварии, будто дьяволы в человечьем обличье, так что даже курфюрст Максимилиан Баварский перестал поддерживать императора Фердинанда и начал вести со шведами собственные мирные переговоры. Впрочем, как только шведы ушли, он снова нарушил перемирие и заключил союз с императором, но вы видите, что за это время господа зашли так далеко, что верность сеньору и вероисповедание для них ничего больше не значат.

– Но это же хорошо, преподобный отче, разве нет? Если силы у них подходят к концу…

– Я этого не говорил. Скорее нужно опасаться того, чтобы в конце концов все не набросились друг на друга, ведь тогда вспыхнет все, что еще осталось. Даже император Фердинанд, хотя на него давят со всех сторон, пытался пускать в ход дипломатию и изворотливость и замедлил переговоры бессмысленными требованиями…

– Господи, просвети его!

– Как я и говорил – до мира рукой подать. Но вы видите, что это совершенно ничего не значит, когда господа ведут переговоры друг с другом; смерть идет дальше. Кайзер Фердинанд хочет во что бы то ни стало получить империю и обеспечить положение своей династии. Сейчас все идет к тому, что мирный договор может быть подписан. Однако, если что-нибудь случится, а император и его союзники испугаются того, что противники хотят использовать их слабость и попытаться в последний момент отхватить у империи земли… Или же того, что один из полководцев решит захватить побольше добычи, прежде чем война закончится, а он еще не успел нагреть на ней руки… Тогда снова вспыхнут битвы, и это уже будет последняя война, которую люди здесь, в Европе, ведут друг против друга, так как после нее не останется больше никого, кто сможет поднять руку против соседа.

Они снова уставились на него. Вацлав встал и отодвинул недоеденный бульон.

– Вот такая ситуация, – заключил он. Затем поднял руки и повернул их ладонями вверх. – Здесь – избавление и мир. Здесь – тотальное уничтожение. Помолимся же Господу, чтобы не случилось ничего непредвиденного.

По дороге во двор Вацлав отвел в сторону привратника и смотрителя винного погреба.

– Сколько времени прошло между тем, как вы узнали о моем возвращении, и моим появлением здесь?

Привратник смущенно улыбнулся.

– Целый день, преподобный отче.

– Ну-ну, – сказал Вацлав.

– Было бы полтора дня, преподобный отче, если бы ты не провел полночи в пути, – добавил привратник, прежде чем смотритель винного погреба ткнул его в бок, заставив замолчать.

– Ну-ну, – повторил Вацлав. – Тогда вы знаете, что нужно делать.

– Что, преподобный отче?

– Что-нибудь, чтобы этот интервал составил два дня.

Каждый из них посмотрел на Вацлава с невинной улыбкой, в которой, однако, заключалась немалая толика гордости. Вацлав улыбнулся в ответ. Он невольно подумал о старом кардинале Мельхиоре Хлесле, своем наставнике. Кардинал умер почти двадцать лет назад. Вацлав был уверен: старик гордился бы этими негодяями.

– Кстати, – добавил привратник, – кто-то еще приближается к нашему монастырю. Одинокий всадник. Он следует за тобой, с тех пор как мы узнали о нем.

– Судя по скорости, он должен появиться здесь с минуты на минуту, если не остановился на отдых, однако мы так не думаем: он, похоже, торопится, – сказал смотритель винного погреба.

– Ну-ну, – в третий раз произнес искренне пораженный Вацлав. – Друг или враг?

– Установить это, к сожалению, невозможно, преподобный отче.

– А что произошло бы, если б он догнал меня и сбил с ног?

– Тогда мы бы знали об этом еще полтора дня назад, преподобный отче.

В трапезную, шаркая сандалиями, вбежал монах.

– Приезжий, преподобный отче! – тяжело дыша, сообщил он.

Оба старших монаха переглянулись и просияли от гордости.

– Кто? – спросил Вацлав.

– Не имею представления, – ответил монах. – Это лошадь без всадника.

– Что-о-о-о? – пролаял привратник.

Вацлав одернул сутану.

– Пойдемте посмотрим, – предложил он.

Вацлав отошел в сторону, когда братья распахнули створки дверей, выбежали во двор и поспешили к монастырским воротам. Они не заметили, что он отстал. Когда несколько мгновений спустя одна створка медленно пошла назад, он поднял ногу, все еще обутую в сапог, путешествовать в котором было куда легче, чем в сандалиях, и изо всех сил ударил ею в створку. Та распахнулась и врезалась в кого-то, пораженно ойкнувшего и шлепнувшегося на зад. Вацлав обошел створку, пока она снова не начала закрываться.

– Ты почти унаследовал талант своего отца, – сказал он мужчине, который сидел перед ним на земле и потирал набухающую шишку на лбу. Рядом с ним лежала широкополая шляпа со вмятиной.

Мельхиор Хлесль, младший сын Киприана и Агнесс Хлесль, поднял глаза и бросил взгляд через плечо на обоих монахов, которые, заметив неладное, наперегонки кинулись обратно.

– Я подумал, что небольшой сюрприз пойдет только на пользу вам и вашим мирным монастырским будням, – сказал Мельхиор.

– Здесь не бывает мирных монастырских будней, – возразил Вацлав и протянул Мельхиору руку, чтобы помочь ему встать. Затем обошел вокруг него и поднял его шляпу. – Все в порядке, – сказал он монахам. – Проверка вашей бдительности.

– И как мы ее прошли? – с беспокойством спросил привратник.

– Великолепно, – проворчал Мельхиор и потер лоб.

Вацлав покосился на него краем глаза и улыбнулся. Мельхиор, с его стройным телом, длинными конечностями, красивым лицом и лихой эспаньолкой ни капли не походил на своего отца Киприана, и тем не менее Вацлаву при виде его иногда приходилось удивленно моргать, так как фигуру Мельхиора постоянно заслонял образ Киприана. Ему, по-видимому, досталась спокойная задумчивость отца, которая могла бы ввести в заблуждение, если не заглядывать ему в глаза и не видеть там живой огонек. Однако прежде всего в Мельхиоре воплотилась преданность Киприана его дяде кардиналу Хлеслю – как будто такое имя не допускало ничего иного. Только вот упряжка, в которой они полагались друг на друга, на этот раз состояла из аббата Вацлава фон Лангенфеля и Мельхиора Хлесля-младшего.