Инчик-Сахалинчик - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

по месяцу, по два. Подхожу я как-то к маме и говорю:

– Хочу я, мамулечка, баянному делу обучаться в клубе нашем у худрука Летягина!

Мама поморщилась:

–Донь, ты же ни в один кружок долго не ходила, а музыкалка ведь платная.

– Ну, мамулечка-красотулечка, я стараться буду и не брошу никогда-никогда, уж больно баян люб сердцу моему!

Усмехнулась мать на слова такие мудреные да думать ушла. Думали они вместе с отцом недели две, наконец, придумали:

– Дадим дочке шанс!

И пошла я в клуб баянное дело изучать у деда Летягина за отдельную плату, через кассу проведённую. Долго ли, коротко ли училась детонька, но выучила ноты, кнопочки на баяне запомнила, музицировать научилась совсем простенькую мелодию «Дождик». Но тут одна заковырка образовалась, оказалось, что у меня нет музыкального слуха.

– Слух баяну не помеха! – сказал Летягин, он как мог, старался, на пенсию не хотел.

Я тоже старалась, ведь слёзно обещала родителям музыкантшей стать.

Прошёл год. Выучила я композицию «Дождик» наизусть, без нотной тетради. Сыграла её парадно на сцене клуба перед дедом, бабушкой, матерью и отцом. После этого встала, положила баян на стул, откланялась низко и сказала:

– Спасибо вам, милые мои, за тепло, за заботу, за деньги заплаченные, но сил моих женских больше нет!

Усмехнулись родственнички на слова такие, заранее предполагаемые и зааплодировали. Потом дед поднялся на сцену, покрутил ус да и говорит:

– Пойдем уж, внучка, к самовару любимому чай пить.

Смешные родители

– Плохо нам жилось, плохо! – говорят пережившие развал СССР.

Не знала я, почему ей так плохо живется в Советском Союзе: остров как остров, море как море, деревня как деревня, лес как лес, поле как поле. А вот отец точно знал, что во всём виноват Брежнев и даже Хрущёв, и их политика, направленная на вывоз природных богатств из острова зарубеж. Отец называл Брежнева алкашом, а Хрущева клоуном, и мне это очень нравилось:

– Хрущев – клоун!

Я очень любила клоунов. А мама вздыхала и говорила отцу:

– Тебя посадят.

Инна на это смеялась:

– Мамулечка, папка и так сидит на стуле!

– Не посадят, не тридцать седьмой год! – кряхтел отец.

Впрочем, я никогда не забивала голову большой политикой. А вот отец любил рассказывать, что его семья зажиточно жила, и если б не семнадцатый год, то они сейчас жили бы намного богаче.

– Наша фамилия Зубковы, это не твой босяцкий род! – ухмылялся отец на мать. – Ну что это за фамилия такая: Горыня?

Мать пыхтела, как чайник:

– Да что ты знаешь! Когда моего деда раскулачивали… другого деда, не Горыню, а Красновского, так вся деревня рыдала!

Я на их споры лишь вздыхала и шла спать. Впрочем, такие разговоры дальше хаты не ходили, я не знала почему, но жила весело, и была абсолютно уверена: папка с мамкой, конечно, немножечко не в себе, а у неё – самое счастливое советское детство на свете!

Вещизм

Пошла Инна на базар покупать…

– Скипидар!

Нет. Пошла Инна на базар покупать…

– Земли гектар!

Нет. Пошла Инна на базар покупать…

– Инвентарь!

Нет. Пошла Инна на базар покупать…

– Самовар!

Да нет же! Самовар у неё уже есть. Пошла Инна на базар покупать новый пуховый платок. Скоро зима, а прошлогодний совсем износился. Старый платок серый, немаркий. Но дело в том, что девять лет уж как мне будет, и в школу я хожу аж во второй класс. Поэтому шаль нужна нынче другая: белая, нарядная. Это я сама так решила.

Эх, покупка шали – дело серьёзное, а посему Инна пошла на базар не одна, а с мамой. Заодно мы купим белые пуховые варежки и валенки из белого войлока. Мама долго сопротивлялась, особенно она была против марких рукавичек и обуви. Но я применила все методы воздействия и давления, которые знала, вплоть до бойкота воды и пищи, и мать сдалась, хотя отец настаивал и требовал у жены держать оборону. Прибежал дед Вавила с ремнём… Но и это не шибко помогло.

Вот так мы с мамой и совершили веселое путешествие на рынок в районный центр на дребезжащем автобусе. Еду я, значит, в автобусе и трепещу от счастья, представляя, как буду расхаживать по школе туда-сюда, туда-сюда…

– Даже не раздеваясь? – усмехнулась мама.

Я смутилась, оказывается, мечтала вслух. Долгожданный рынок по идее должен был кишеть нарядными шалями, шубами, шапками, самоварами… Но он почему-то кишел рыбой, тошнотворным парным мясом и разделочными досками ручной работы. Мне стало дурно, срочно захотелось упасть в обморок, но мать упорно тащила меня куда-то за руку. И притащила:

– Вот, Инна, твои шали, выбирай!

Белоснежные пуховые платки огромных размеров свесили на девочку свою нежную-нежную бахрому. Моё сердце остановилось, замерло, и я перестала дышать. Мамка вовремя спохватилась и больно ударила дочь по спине. Я поперхнулась и задышала.

Две мгачинские дамы купили шаль, варежки, валенки нужного размера и поехали обратно домой. Я радовалась тихой детской радостью, да так что её слышал весь автобус. Мамка хмурилась, но дочке было не до неё!

Вечером Валентина Николаевна пожаловалась отцу:

– Представляешь, наша дура ко всем пассажирам приставала – хвасталась обновками.

Иван вавилович почесал лоб, подошел к кроватке дочери, посмотрел на умиротворенное лицо спящей, вздохнул и произнёс:

– Перерастет.

– Ты думаешь? А вдруг вещизм её погубит?

– Тогда будем звать деда с ремнём.

– Так тот на ладан дышит! А ежели её за это в двадцать лет пороть придётся?

– Ничего, я к тому времени состарюсь и займу место её злого деда.

– А у тебя ремня такого нет.

– Ничего, похороним батю без ремня!

Счастье народное

Я твёрдо знала, что с приходом в их края социализма, сбылось счастье всего трудового народа.

– Да сбудется счастье народное! – повторял председатель на митингах, посвященных дню Октябрьской революции и 1 Мая.

– Но почему же сбудется? – не понимала я. – Когда уже сбылось!

Мне не понятна была сама логическая цепочка: в словах солидного и очень важного человека оно должно было сбыться, а по сути уже сбылось. И поэтому я отправилась в свинарник, приставать к отцу с вопросами. Тот соскрёбывал лопатой с деревянного пола навоз, перемешанный с соломой, пыхтел и, глядя на жирную крысу, притаившуюся в углу, ругал разленившуюся кошку. Ребёнок вырос перед взрослым неожиданно и дернул отца за край взмокшей от пота рубахи:

– Пап, а счастье народное сбудется или уже сбылось?

Иван ойкнул, крякнул, присел и схватился за сердце. Посидел, подумал, отдышался, глянул на недовольно хрюкающую свинью тихонько просипел:

– Вот если б я сейчас помер,