Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Для меня всё это звучало сказкой: автобаны, бешеная скорость движения, Антверпен, Льеж… Да, это — Европа, это — мир, это то, что нам предстояло завоевать для себя (если сможем, конечно).

Коля как будто прочитал мои мысли. Он сказал:

— Думаю, у тебя уйдёт лет пять на то, чтобы восстановиться в твоей профессии. Ну, а потом приедете к нам в Льеж, уже — американцами.

— Твоими устами да мёд бы пить, — ответил я ему русской поговоркой.

Перед отъездом он передал мне мои драгоценности, я спрятал их в карман и теперь старался держать руку постоянно в кармане, чтобы ощущать их там: первое подспорье в нашей будущей жизни.

Их машина завернула за угол и скрылась из вида.

Мы пошли обратно в нашу надоевшую гостиницу-халупу. Десять дней здесь прошли, как в чаду, подходило время и нам покидать Вену.

Вена была пересылочным пунктом. Для завершения оформления въездных виз в другие страны требовались месяцы. Пережидать их надо было на втором этапе иммиграции — в Риме. Итальянское правительство дало на это неофициальное разрешение. Никаких въездных виз в Италию у нас не было, но ехали туда тысячами.

Тот год был рекордным по числу выезжавших. Сотрудники ХИАСа были перегружены работой. Основной реальностью начала нашей иммиграции были бесчисленные разговоры и хлопоты в ХИАСе. Каждый из нас имел какие-то свои просьбы, жалобы и претензии. И всё это выполнялось.

Через неделю пребывания нас, группу одновременно прибывших, вызвали в ХИАС и объявили:

— Через два дня вечером вы выезжаете поездом в Рим. За вами придут автобусы и отвезут на вокзал. Там вы получите ваши чемоданы. Будьте заранее готовы, чтобы не было никаких задержек.

Уже стемнело, когда за нашей группой приехал автобус — везти на вокзал. Нас предупредили, что мы все должны держаться вместе и чемоданы отдадут нам перед самой посадкой в вагоны. У вокзала нас не высадили, а остановили у дальнего конца. Собралась группа около ста беженцев, и нас сразу окружили десять австрийских автоматчиков в тёмно-серых шинелях. В ту пору происходили нападения арабских террористов на скопления евреев, поэтому и была организована наша охрана. С автоматчиками впереди, по бокам и сзади нас вытянутой толпой повели довольно далеко, в конец путей. Было темно и пустынно. Мы шли подавленные. Картина нашего молчаливого движения под охраной была похожа на мрачные сцены времён Отечественной войны: так нацисты водили евреев для отправки в концентрационные лагеря. Не хватало только злых собак-овчарок по бокам нашей колонны. Я поддерживал под руку отца, а он шептал мне:

— Знаешь, о чём я думаю: когда наша танковая армия брала Вену у немцев, в 1945-м, уже почти в конце войны, я ни за что бы не подумал, что через много лет австрийцы будут вести меня здесь под конвоем…

Я с пониманием сжимал его локоть. Действительно, трудно было тогда полковнику Советской Армии — победительницы! — представить себе, что в мире произойдут такие перемены, при которых придётся ему стать беженцем и просить временного убежища в побеждённой Австрии. Мир переворачивался вверх ногами, и моему почти восьмидесятилетнему отцу трудно было в это поверить и переварить в своём сознании.

Нас подконвоировали к двум отцепленным вагонам. Слава Богу, хоть вагоны не товарные! Тут же подвезли на электрокарах наши чемоданы. Автоматчики разошлись вокруг по сторонам и стояли, выглядывая, чтобы никто к нам не приближался. Нам объявили:

— Быстро разбирайте чемоданы, узнавайте свои и ставьте их в ряд перед вагонами. И пожалуйста, не поднимайте шум. Вам даётся пятнадцать минут.

Началась суета, все заторопились. Мы с сыном кинулись выискивать наши чемоданы. В темноте это было на так просто, но глаза адаптировались, и мы быстро поставили наши восемь чемоданов в ряд перед вагоном. Руководитель:

— Вы готовы? Заносите чемоданы и занимайте одно купе. Одно для каждой семьи.

На это у нас ушло несколько минут, и мы с Ириной ввели родителей в купе. Но оказалось, что многие другие везли с собой по пятнадцать — двадцать, а одна семья даже сорок чемоданов, тюков и коробок. Тут я окончательно понял, почему беженцам не разрешали брать багаж в гостиницу — они бы полностью забили её вещами.

Хозяева множества вещей суетливо метались туда-сюда, руководитель торопил и торопил. Мы с сыном вышли помогать им, через открытые окна коридора передавали их чемоданы прямо снизу в вагон. Вещи были тяжеловесные, и мы здорово пропотели, пока закончили. А когда вошли в вагон и заглянули в своё купе, то оказалось, что те, кому мы помогали, забили его до отказа своими вещами. Ирина пыталась с ними спорить, препиралась, сердилась, но они не слушали. Нам с сыном места не осталось. Мы заглянули в другие купе, но и там так же всё было забито до потолка — люди переезжали фундаментально.

Наши вагоны прицепили к паровозу, солдаты охраны встали на ступеньки, и мы тронулись. Потом нас прицепили к составу «Вена — Рим». Когда, наконец, мы стали отдаляться от вокзала, солдаты вошли в вагон, оставив лишь по одному охраннику на площадках. У них было своё крайнее купе. Увидев нас с сыном в растерянности стоящими в коридоре, они вежливо и сдержанно пригласили нас к себе.

От молчаливых солдат пахло сукном шинелей и военными ремнями, и это было намного лучше запаха, стоявшего во всём вагоне от наших беженцев. После суеты погрузки мы быстро задремали в холодном купе, укрывшись шубами. Сын положил голову на моё плечо и мирно задышал мне в ухо. Вагон стучал и покачивался на ходу, и я время от времени открывал глаза. И каждый раз я видел за окном картину прекрасной зимней сказки: громадные сугробы на высоких скалах, высокие снежные шапки на крышах маленьких горных хижин — и это всё освещено голубым лунным светом. Мы проезжали через Альпы.

Но совершенно поразительным было наше пробуждение утром. Я проснулся в опустевшем купе и вышел на площадку. Было тепло, поезд стоял на путях. Вместо австрийского автоматчика на площадке стоял итальянский карабинёр. Он сам себе пел что-то мелодичное. А вместо заснеженных гор вдали были видны какие-то прекрасные купола. Что они мне напоминали? Я всмотрелся и узнал, по фотографиям и картинам, высокую башню кампанилу и верх собора Святого Марка Венеции. У меня захватило дух от восторга: Боже мой, проснуться в Венеции!

Я попытался заговорить с карабинёром:

— Венеция, Венеция? — спрашивал я, указывая на купола.

— Си, си, синьёр, Венециа, — радостно кивал он головой.

Как мне было объяснить ему, что я полон счастья? Я протянул к нему обе руки, и мы обнялись. Я знал, какие экспансивные все итальянцы, поэтому и кинулся к нему с объятиями. Мой карабинёр начал что-то быстро-быстро говорить, заливался смехом и, конечно, отчаянно жестикулировал. Какая разница с мрачными австрийскими автоматчиками — кинуться в объятия к ним я бы не решился. Он говорил, я не понимал ни слова, но тоже смеялся — от радости. Потом он достал из сумки бутылку вина, сделал глоток из горла и показал мне, чтобы я тоже отпил.

— Кьянти, синьёр, кьянти, — называл он вино, заливаясь смехом.