Суриков - Татьяна Ясникова

Когда Василий Суриков приобрел маститость и был жалован высочайшим вниманием императора, ему неоднократно предлагалось профессорство в Императорской Академии художеств в Петербурге, а также в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Он отклонял предложения решительно с одним пояснением: хочет-де оставаться каким ни есть, но свободным художником. Тогда как же он, вольнолюбец, сумел мириться с неукоснительными требованиями учебного процесса в Академии в бытность свою студентом?

Из рассказа Сурикова Максимилиану Волошину: «Я ведь со страшной жадностью к знаниям приехал. В Академии классов не пропускал. А на улицах всегда группировку людей наблюдал. Приду домой и сейчас зарисую, как они комбинируются в натуре. Ведь этого никогда не выдумаешь. Случайность приучился ценить. Страшно я ракурсы любил. Всегда старался дать все в ракурсах. Они очень большую красоту композиции придают. Даже смеялись товарищи надо мной. Но рисунок у меня был нестрогий — всегда подчинялся колоритным задачам. Кроме меня, в Академии только у единственного ученика — у Лучшева — колоритные задачи были. Он сын кузнеца был. Малоразвитой человек. Многого усвоить себе не мог. И умер рано… А профессора… Нефф и по-русски-то плохо говорил. Шамшин все говорил: «Поковыряйте в носу. Покопайте-ка в ухе».

Внучка Василия Сурикова Наталья Кончаловская, в детстве многое слышавшая из уст дедушки, разъяснила его слова в своей книге подробно:

«Это было время, когда профессорами Академии были главным образом немцы — Виллевальде, Нефф, Иордан, Вениг. Из русских профессоров были только Шамшин, Бруни да Чистяков, который уже несколько лет находился в Италии. Каждый месяц в учебном году вел классы какой-нибудь из этих профессоров…

Профессор Нефф настолько плохо говорил по-русски, что не всегда можно было понять, что лепечет этот холеный, самовлюбленный розовый старец.

Профессор Виллевальде, насквозь фальшивый чиновник, не считал нужным пускаться в обсуждение ученических работ, он только хвалил своих учеников, вежливо и равнодушно говоря им всем одно и то же.

Профессор Иордан был так стар, что почти ничего не видел и ободрял учеников одним словом: «Старайтесь!»

Профессора Вениг и Шамшин стояли на различных точках зрения, и каждый хотел утвердить в классе свою. Шамшин требовал академической точности, сухости и четкости, а немец Вениг громко разглагольствовал о «сочности»; он говорил, что натура состоит из костей, мяса и крови и что надо, чтобы все это сочилось.

От столь разных требований у студентов был полный ералаш в голове. Но самым далеким от жизни был профессор Бруни. Он однажды советовал своему ученику Илье Репину для фона какой-то картины не писать пейзажа с натуры, а использовать уже написанный пейзаж, скопировав его у какого-нибудь знаменитого мастера. В самом деле, чего стараться, когда Никола Пуссен уже давным-давно нашел манеру писать пейзаж так, что его не переплюнешь! Точно так же он советовал, строя многофигурную композицию, нарезать из бумаги фигурок и расставлять их на нарисованном фоне. Это было чисто механическое занятие, рассчитанное на случайную удачу. Ни мышление, ни чувство ученика здесь не участвовали».

Красноярский художник Архип Попов рассказывал впоследствии: «Так, однажды в один из своих приездов в Красноярск, он (В. И. Суриков. — Т. Я.) зашел ко мне и увидел сделанною мною копию с картины профессора Венига «Дмитрий Самозванец и боярин Дмитрий Басманов у окна», засмеялся и воскликнул: «В какой части пожар?» А потом пояснил, что эта картина слывет в Москве под этой кличкой. «Кстати, Вениг один из моих учителей, — сказал он, — большой любитель выпивок, частенько повторял перед своей аудиторией: «Не пейте вы, ребята, рюмками, а пейте стаканами»[6].

Оставим, однако же, случайные детали наблюдений и посмотрим, в каких ежовых рукавицах оказался наш насмешливый талант.

В Академии художеств, основанной императрицей Елизаветой в 1758 году, ко времени поступления Сурикова господствовала строгая, теперь уже издавна установившаяся система образования. Поначалу студенты рисовали с оригиналов — подобранных для этого лучших образцов графики и живописи. Затем шло рисование голов и фигур с гипсовых копий известнейших оригиналов бронзы и мрамора. Затем рисование с натурщиков, натурная живопись маслом (что касалось живописцев), выполнение заданий по композиции. Присуждались награды: серебряные медали малые и одна большая, золотые медали малая и большая, за дипломные работы первая или большая золотая медаль, дающая право на пенсионерскую шестилетнюю поездку за границу — в Германию, Францию, Италию.

Историческая живопись, будущее поприще Василия Сурикова, считалась главным жанром. За ней шли пейзаж, бытовой жанр и портрет. Звание классного художника в 1870-е можно было получить уже и за портрет. Стилем империи был размеренный классицизм, рационально внушавший гражданские и патриотические идеалы. В рамках классицизма выполнялись сюжеты из Ветхого и Нового Завета. Из них избирались темы справедливости, праведности, возмездия, чудес. Считавшиеся историческими, они были включены в общеакадемический канон. Передняя Азия, Египет, Греция, Рим — туда были направлены помыслы педагогов и учащихся. События русской истории трактовались в рамках общего подхода. «Рогнеда» Антона Лосенко и «Въезд Александра Невского в Псков» Григория Угрюмова — были первые русские исторические картины, вышедшие из стен Академии художеств в 1790-е. В развитие триады «Православие, Самодержавие, Народность», подпитанной народным подъемом Отечественной войны 1812 года, в 1839-м появляется знаменательная картина Василия Шебуева «Подвиг купца Иголкина». С 1836 по 1857 год работает над историческим полотном «Явление Христа народу» Александр Иванов. По монументальности идеи, ее воплощению этот художник стал предтечей Василия Сурикова.

Пока наш студент горел идеей высокого мастерства, шла его повседневная жизнь, известная из писем домой в Красноярск. Биографы редко наблюдают за талантливыми юношами, они приступают к делу, когда гений уже увенчан лаврами. В письме двадцатиоднолетний казак делится успехами, наблюдениями, скучает по родным и близким, беспокоится о их благосостоянии, выказывает неравнодушие к одной особе. Тревогу его вызывают недостаток средств в семье, что проглядывает в обсуждении покупки гитары, слабое радение к учебе младшего брата Саши, здоровье матери. Студент Суриков — это приятный, благовоспитанный, разносторонний юноша, озабоченный не только собой, но и тем, что происходит за тысячи верст от него, в чем уже сказывалась отзывчивость его души.

Пятого ноября того же первого года зачисления вольнослушателем он сообщает родным, сколько видел генералов (!), великих княгиню и князя (!). пробует расписать подробно, но вдруг обрывает себя на фразе «время очень весело прошло».

«Получил я Ваше письмо, в котором Вы говорили, что Саша принят в гимназию. Я очень обрадовался этому; пусть теперь только хорошенько учится. Я сам теперь крепко занимаюсь в Академии науками. Из рисования получаю на экзаменах первые номера, и работою моею довольны профессора. 2 ноября был, по окончании годичной академической выставки, торжественный акт, на котором находились мы, ученики Академии, и много посторонней публики: дам, генералов различных и проч. Часов в 12 дня, когда уже все собрались, и мы заняли свои скамьи, явилась великая княгиня Марья Николаевна под руку с великим князем Владимиром Александровичем, поздоровалась с профессорами и другими и заняла свои президентские кресла. По правую сторону сел Владимир Александрович. Конференц-секретарь читал отчет об Академии и потом прочел, какие ученики заслужили медали. Их поочередно вызывали, и они получали из рук Марьи Николаевны медали. Когда стали получать ученики золотые медали, то каждому из них музыка играла туш. Лицам, получившим какое-либо звание, только объявлялось об этом. Вся эта церемония продолжалась часа два. Время это очень весело прошло. Недавно я получил письмо от Ивана Евгеньевича Иванова. Он говорит, что был у Вас и что Вы, когда, наливали чай, то чуть не выронили чашку. Правда это?»