Ход Роджера Мургатройда - Гилберт Адэр

– Предпримете? – сказал он. – Я вас не понял. Что предпримете?

– Вы же не собираетесь переарестовать всех нас? – пискнула жена викария трепещущим фальцетом.

– Милая дама, – недрогнувшим голосом ответил скотленд-ярдовец, – даже если бы я хотел арестовать вас, чего, поверьте, вовсе не хочу, я не мог бы этого сделать. Вспомните, я в отставке и больше не занимаю официального положения, из чего логически следует, что у меня нет официальной власти. Однако…

– Однако?… – сказал полковник.

Трабшо громко откашлялся.

– Послушайте, я понимаю, каким страшным испытанием это явилось для всех вас… И, говоря между нами, все станет гораздо хуже, прежде чем положение улучшится. Но мне кажется, что имеется шанс, который может поспособствовать нам тем временем прояснить ситуацию.

В моторе доктора Рол фа Дон рассказал мне о разговоре, который вы вели в этой самой комнате всего лишь через полчаса после того, как они с полковником нашли тело Реймонда Джентри. Он, в частности, сообщил мне о том, как мисс Маунт настаивала, что вы просто не можете позволить себе сидеть сложа руки час за часом, если не день за днем, с трупом на чердаке и в атмосфере гостиной, полной миазмов нарастающих подозрений. Ведь он, кроме того, сообщил мне ее теорию – что логически быть убийцей должен кто-то из вас, теорию, с которой, дамы и господа, я должен согласиться.

Это заключительное заявление старшего инспектора вызвало всеобщее аханье, будто всем присутствующим было предъявлено новое и неожиданное обвинение, хотя, разумеется, Трабшо всего лишь повторил сказанное ранее Эвадной Маунт. Причина, возможно, заключалась в том, что теперь обвинение исходило не от писательницы, славящейся увлекательно черным воображением, того рода воображением, которое вы ищете и предвкушаете, когда уютно устраиваетесь у камина с детективной загадкой, но от человека, чей анализ ситуации не мог не прозвучать, несмотря на его отставку, со всем авторитетом блюстителя закона.

– Да, – продолжил Трабшо после паузы, – боюсь, вам придется отказаться от утешительной мысли, будто преступник проник в дом снаружи. Я видел тело Реймонда Джентри. И я видел помещение, где его убили.

И еще одно. В кармане его халата я нашел лист бумаги, который неопровержимо указывает, что он занимался шантажом – как любитель или как профессионал, я пока сказать не могу. Мне бы хотелось, чтобы вы все взглянули на этот лист. – С этими словами он достал листок, разгладил пальцами и положил развернутым на стол, чтобы все могли прочитать запись.

Какими загадочными эти инициалы и слова ни показались бы посторонним, они несомненно и значимо воздействовали на разных членов общества, собравшихся под кровлей Ффолксов, поскольку один за другим все они, смертельно побледнев, отшатывались от стола, едва прочитав роковые строки.

Только Эвадна Маунт, то ли будучи более стойкой, чем остальные гости, то ли из-за врожденной склонности всюду совать свой нос, продолжала изучать помятый лист.

Когда она наконец подняла голову, Трабшо сразу заметил, что ее лицо недоуменно нахмурено.

– Что такое, мисс Маунт? – быстро спросил он.

– Ну, я не знаю, – промямлила она почти жалобно.

– Вы не знаете?

– Да, не знаю. Просто… ну, я просто не могу избавиться от чувства, что… что, понимаете, с этой бумагой что-то не так. Но вот что?

– Прошу вас поделиться с нами тем, что вы можете сказать. Никогда не известно, что вдруг окажется важным.

Она вновь устремила взгляд на лист с пометками и несколько секунд опять их штудировала. Затем покачала головой.

– Нет! Трабшо, сожалею, но я не знаю, что меня смущает. Правда не знаю. Возможно, меня осенит, если я перестану о них думать.

Старший инспектор словно еще не решил, продолжать ли эту линию или нет. Затем он спросил Роджера Ффолкса:

– Полковник, вы, случайно, не узнаёте машинопись?

– Узнаю ли я машинопись? Да как я мог бы ее узнать? Это же не почерк.

– На самом деле, – терпеливо сказал Трабшо, – это своего рода почерк. Видите ли, не найдется и двух пишущих машинок с полностью идентичными шрифтами. Собственно, я спросил, не знаете ли вы случайно, на чьей машинке это было напечатано?

Он вручил лист полковнику, который бросил на него беглый взгляд.

– Понятия не имею. Не знаю даже, что именно мне надо высматривать. Ну-ка, Фаррар, поглядите вы, хорошо? Может, вы разберетесь, что требуется инспектору.

– Конечно, полковник.

– Что? То есть вы хотите сказать, что знаете?

– Да, сэр. Это… ну, это было напечатано на вашей машинке.

– Моей?!

– Несомненно, сэр. На той, которая в библиотеке. Видите вот тут, старший инспектор, эту букву «К»? И вот эту? Вертикальная палочка чуть изогнута – посмотрите, на середине у нее крошечный изъян. И у той, и у другой. Да, это ваша машинка, полковник.

– Прах меня побери!

– Таким образом, – взвешивающе сказал старший инспектор, – эти заметки были напечатаны в стенах этого самого дома, вероятно, в какой-то момент в течение последних тридцати шести часов. Полковник, у Джентри был доступ в вашу библиотеку?

– Ну, естественно. В моем доме все открыто для моих гостей, даже незваных. Всякий, кто искал книгу, чтобы почитать, или просто хотел какое-то время побыть в одиночестве, мог забрести в библиотеку.

Трабшо снова сложил лист и убрал назад в карман.

– Ну, – сказал он, – поскольку ясно, что все вы не питали к жертве добрых чувств, как и он к вам, и поскольку вот это, – он погладил карман, – существенная часть, способствующая указанной ясности, я полагаю, что было бы напрасной тратой времени искать где-либо еще возможные побуждения к его убийству, во всяком случае, пока я не исследую их поближе к дому. Под этим я подразумеваю – здесь, в Ффолкс-Мэноре.

– Прежде чем вы не исследуете… – сказал доктор Ролф. – Должны ли мы понять, что вы намерены вести следствие сами?

– Да, таково мое намерение.

– Здесь и сейчас?

– Опять-таки да.

– Позвольте мне уточнить, – сказал полковник. – Вы собираетесь… что сделать? Допросить каждого из нас?

– Совершенно верно. Именно об этом я и думал.

– Несмотря на то что вы в отставке и у вас такого права нет?

– Послушайте, – сказал Трабшо. – Вы ведь понимаете, что, когда полиция наконец доберется сюда, вас всех подвергнут довольно жесткому допросу. То, чем хочу заняться я, можно рассматривать как генеральную репетицию. Бесспорно, мне придется быть достаточно жестким. Иначе это вообще не имело бы смысла. Однако поскольку я не буду допрашивать вас официально и, разумеется, поскольку никто из вас не будет под присягой, то если кто-нибудь из вас решит, что ему требуется адвокат или просто потеряет терпение, вы можете тут же отказаться отвечать, и средств принудить вас в моем распоряжении нет.