На языке любви - Кэтрин Спэнсер

— При других обстоятельствах я предложил бы вам аперитив, но во время приема лекарств алкоголь противопоказан. Может, хотите сока?

— Я предпочитаю минеральную воду. Безо льда.

Если можно…

— Конечно, — кивнул Карло, подходя к столику, на котором Саландрия всегда оставляла напитки для гостей.

Он налил в высокий бокал минеральной воды, добавил туда кусочек лайма, положил соломинку.

Себе он налил в стакан «Кампари» и содовую, а затем уселся рядом с ней на диван.

— Перед уходом из больницы я заглянул к вашему отцу, — начал он доверительным тоном. — Все по-прежнему.

Даниэлла печально кивнула.

— Вчера я купила CD-диски с его любимыми операми. Надеюсь, это сможет ему как-то помочь…

— Вероятно, — согласился Карло. — Кстати, официант того кафе нашел ваши покупки на столике, а дамскую сумочку подобрали на дороге полицейские. Вещи сейчас в участке. Если вы будете хорошо себя чувствовать, мы заберем их в понедельник утром и заодно навестим вашего отца в больнице.

— Спасибо, но я не могу злоупотреблять вашей добротой, доктор Росси…

— Разве вам неприятно мое общество?

— Как вы могли подумать! — от смущения на щеках девушки вспыхнул румянец. — Просто не хочу вас утруждать… — Даниэлла взглядом показала на свою поврежденную ногу на низенькой табуретке у дивана, на бокал минеральной воды в руке. Сейчас я могла бы находиться в отеле, но вы великодушно пригласили меня — чужого человека — к себе домой…

— А вы не задумывались, что мои мотивы не так уж и бескорыстны? Возможно, я хочу побольше узнать о вас…

— Зачем? — удивилась она.

Карло Росси с большим трудом сдержал улыбку: чем больше он общался с этой женщиной, тем чаще видел за маской безразличия хрупкое, ранимое и в чем-то наивное создание.

— Вы интересуете меня, Даниэлла, — придвигаясь поближе к ней, мягко сказал он. — Я хочу узнать ваши мысли, ваши чувства. Например, почему вы так помрачнели, увидев, как я играю с Анитой?

— Я совсем не хотела оскорбить вас! — пылко объяснила девушка. — Мне было немного.., завидно.

Поборов внезапное желание поцеловать девушку, Карло решил превратить ее слова в шутку:

— Вы хотите, чтобы я закружил вас по комнате, синьорина?

— Да что вы! — Долгожданная улыбка появилась на ее губах, но тут же исчезла.

— Ужинать! Все к столу! — Анита влетела в комнату. — Саландрия послала меня за вами. Она просила поторопиться, пока еда не остыла. Идемте!

Карло помог Даниэлле встать с дивана. Поддерживая девушку за талию и чувствуя, как приятно пахнут какими-то горными цветами ее волосы, он медленно повел гостью к двери. Даниэлла бросила на него быстрый взгляд из-под опущенных ресниц:

— Спасибо. В такие минуты я действительно чувствую себя беспомощной.

— Вы едите, как un passero! — проворчала Саландрия, убирая со стола почти полную тарелку Даниэллы.

— Un passero? — Девушка выразительно посмотрела на Карло.

— Она имеет в виду такую маленькую коричневую птичку. Как сказать это по-английски?

— Воробей?

— Воробей, — его глаза сияли от удовольствия.

Карло поднял бокал вина и посмотрел сквозь него на Даниэллу:

— Саландрия очень недовольна. Она будет оскорблена до глубины души, если вы в скором времени не станете упитанной, как поросенок.

— Но все было очень вкусно! — Даниэлла повернулась к пожилой женщине. — Дело в том, что порция немного велика для меня…

После ужина Анита отправилась спать, а Даниэлла с Карло вновь оказались в гостиной наедине.

Они молча пили кофе, а потом Карло сказал:

— Итак, синьорина, вы едва притронулись к еде, почти не говорили за столом, боялись оторвать взгляд от тарелки… Что вас беспокоит? Перед ужином вы сказали, что вам немного завидно. Почему бы не рассказать мне о своих переживаниях?

Может, я смогу чем-то помочь…

— Я смотрела, как вы с Анитой играете, и видела в ваших глазах безграничную любовь и обожание…

— Разве ребенок рождается не для того, чтобы его любили?

— К сожалению, так бывает отнюдь не всегда.

Иногда дети растут, не чувствуя любви родителей.

— Вы были несчастливы в детстве, Даниэлла?

Нежность, прозвучавшая в его словах, окончательно смутила девушку. Ни разу в жизни ей еще не приходилось обсуждать свои — увы, отнюдь не безоблачные — детские воспоминания с кем бы то ни было, а тем более с привлекательным мужчиной!

— Мама была самым любящим человеком на свете! — наконец ответила она, обхватив тонкими изящными пальцами колени. — А вот отец…

— Вы не близки друг с другом, я правильно понял?

— Да. Я помню, как он однажды сказал мне, что всю жизнь мечтал о сыне — и теперь жалеет, что вместо мальчика родилась я, что ему очень не хотелось забирать меня из роддома, но мама настояла. И имя мое скорее подходит для мальчика, чем для девочки…

— Возможно, он пошутил?

— Нет. Отец полностью отдавал себе отчет в том, что и кому говорит. А после смерти мамы он окончательно развеял все мои иллюзии — посадил меня рядом и сказал, что нам придется терпеть друг друга до моего восемнадцатилетия, потому что он обещал любимой жене позаботиться обо мне.

— Я не могу понять, — недоумевал Карло, — почему мать должна просить отца позаботиться об их общем ребенке?

— Хотя мне было всего одиннадцать лет, я спросила его об этом примерно так: «Я всегда считала, что каждый отец любит своего ребенка и хочет заботиться о нем. Папа, почему же ты?..»

— И что он ответил?

— Он сказал: «Я помню свой долг, но ты всегда была маменькиной дочкой — и, будь на то моя воля, я бы оставил тебя в роддоме», — вот и все его оправдания.

Заметив, как застыл от ее слов шокированный Карло, Даниэлла застыдилась своих признаний.

— Он разговаривал с вами как с виновницей смерти матери! Разве можно быть таким жестоким по отношению к единственной дочери?! Как же вы жили при таком давлении со стороны отца?

— Я пресмыкалась, — мрачно ответила она. Каждый божий день старалась сделать что-нибудь, чтобы он полюбил меня: собирала коллекцию его любимой музыки; училась готовить те блюда, которые он предпочитал; стирала, гладила и даже складывала вещи только так, как он любит…

— Стирала и гладила? — удивленно переспросил Карло. — Разве у вас не было экономки?

— Конечно, отец кого-то нанимал, но при его тяжелом характере и завышенных требованиях никто долго не задерживался в нашем доме. Так что к четырнадцати годам я научилась все делать по дому.