Родовая земля - Александр Донских

Дарья мягким боком подталкивала Елену к Виссариону:

— Да похристосуйтесь вы! Виссариоша! Ты, как и я, нерусь, а православные мы, небось, — иди-ка, похристосуйся с дорогими нашими гостями! — крикнула Дарья.

У Елены, показалось ей, внутри оборвалось. Виссарион не спеша загасил папиросу, медленно поднялся с лавки и направился к Елене. Она тайком ударила Дарью кулаком по спине, но та с гоготом засмеялась, выказывая кипенные крепкие зубы.

— Христос воскресе, — тихо, с диковинным для Елены звучанием инородного голоса произнёс Виссарион, почтительно склоняя к девушке голову.

— Воистину…

Но второго слова Елена не смогла произнести: в горле жутко пересохло, сковалось. В висках постукивало. Лобызаясь, она ощутила лёгкий запах одеколона и дорогого, сладящего табака. Из всего его облика она увидела почему-то только лишь большой блестящий глаз, как у коня, и длинный завитой волосок в чёрных густых, словно бы мех, бровях. Елена спешно отошла, подхватив под руку свою разбитную тётку, к кучке детей, среди которых были три её двоюродные сестры — погодки-подростки, очень похожие друг на друга худобой, прямыми волосами и узковатыми азиатскими глазёнками. Их звали Глашей, Лушей и Груней.

Виссарион попытался подойти к Михаилу Григорьевичу, чтобы похристосоваться, однако же тот притворился, что не замечает его, отвернулся, покашливая как бы предупредительно.

Сёстры повисли на обожаемой ими Елене, целовали её, щипали, наперебой рассказывали последние семейные новости. Елена, притворяясь, что это получилось случайно, посмотрела на Виссариона, который сел на прежнее место. Его полные, сочные губы тронула улыбка, она сползла на узкий бритый подбородок, который как будто сморщился. Снова стал выглядеть строгим, отстранённым. Елена вдруг подумала: «Похож… да, да, похож… на… Христа, с той иконы в нашей церкви. На Христа, который улыбался мне». Девушка замерла, неясный испуг холодновато-влажно скользнул по её душе. Однако девочки не давали покоя, куда-то тянули за собой, тормошили.

— Что там у тебя за черкес сидит, как фон-барон? — брюзгливо спросил Михаил Григорьевич у брата после христосования со всеми желающими, присаживаясь к самому большому, богато накрытому столу. Он видел, как Виссарион и Елена христосовались, и был этим обстоятельством крайне недоволен и раздражён. Рассеянно принял из рук Ивана наполненную до краёв чарку с водкой.

— Нашенский, православный хлопец, грузин благородный. Правда, какой-то архчист али арничихтист, тьфу, прости Господи, запамятовал слово! Дарька, подскаж! — толкнул он в бок сидевшую рядом счастливую до последнего волоска Дарью.

— Антихрист… ой! батюшки! А-на-хер-тист, ли чё ли, — серьёзно выговорила по слогам, но тут же захохотала Дарья.

Михаил Григорьевич, мелко, как бы украдкой, посмеиваясь, искоса взглянул на сидевшего в отдалении Виссариона. А Виссарион всё смотрел на Елену.

— Анархист, — снисходительно подсказал отец Яков, аппетитно закусывая куском жареной с луком говядины.

— Во-во, батюшка! — чему-то обрадовался Иван. — Анархист.

— Да не я, сын мой, анархист, а твой артельный! — скованно засмеялся отец Яков.

— Все они одним миром мазаные — нахеристы! — ворчал, хмелея, Михаил Григорьевич, в бороде которого запутались завитки лука. — Бунты, революции имя подавай. А пошто? Для забавы! А работать, гады, не хотят.

Иван приобнял Михаила Григорьевича:

— Фуй, разворчался, братка. Виссариоша, говорю тебе, дельный мужик. Отбывал он ссылку в Якутии, но через каких-то своих именитых рожаков добился перевода сюды. Вот, принял его в артель. Работник он в сам деле — во, хотя из белоручек, аристократьёв. Сполнительный, тихий, поперёк слова не молвит, а чую — силён он духом, крепок какой-то задумкой.

— Хорош, не хорош, а на чёрта похож, — не дослушал брата Михаил Григорьевич и одним махом выпил из чарки, занюхал копчёным омулем. — Ты почему с отправкой рыбы и бельковых шкурок задерживашь? Лавка пуста да с приисков, с Витима, наезжал ко мне приказчик Козлов Гришка — просит подводу-другу копчёностев, особливо сигов.

— Прости, брат, загулял малёхо. Ты меня знашь — могу пуститься во все тяжкие, но работу не забываю. Накоптил сига и омуля стока, что тебе две надо было гнать подводы. И белька уже набили изрядно, шкурки выделали — можно везть в Иркутск, по ярмаркам распихать.

— Всё тебя понукай и взнуздывай, как стоялого мерина. Пора бы, Иван, остепенеть.

Иван неожиданно встал, расправил по тонкому сыромятному ремешку свою красную, пламенеющую рубаху и полнозвучно запел:

— Посеяли девки лён, посеяли девки лён…

Его артельные мужики поддержали, перекрикивая друг друга, дурачась:

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что девки лён, посеяли в огород! Ходи браво, гляди прямо, говори, что в огород!

А Иван — ещё громче:

— Во частенькой, во новой, во частенькой, во новой…

Добровольный хор подхватил хрипатыми голосищами, словно бы неподалёку стрельнуло из пушки:

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что во новой!

— Повадился в этот лён, повадился в этот лён… — подмигивал Иван, озорно сверкая круглыми воробьиными глазами, и похлопывал по широкой тугой спине брата, который всё-таки улыбнулся искренне, но лишь скосившими губами.

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что в этот лён! — кричал хор. Одновременно люди чокались и выпивали из рюмок и чарок.

— Детинушка, парень молодой, детинушка, парень молодой…

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что молодой!

— Красный цветик сорывал, красный цветик сорывал…

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что сорывал!

— В Байкал море побросал, в Байкал море побросал…

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что побросал!..

Подпевать стали даже задумчивый отец Яков и всё ещё сердитый на брата Михаил Григорьевич. Раскрасневшаяся, похорошевшая Елена затаённо сидела рядом с отцом и ощущала странную, нараставшую дрожь внутри. Еле слышно, отстранённо, будто была одна, подпевала, но что-то другое. «Наверное, простыла», — подумала она, страшась поднять глаза и взглянуть на того, которого, казалось ей, только и видела сейчас. Виссарион, чувствовалось ею, словно бы сидел перед самыми её глазами, и она видела каждую чёрточку его необычного, притягательного восточного лица.

— В своей жёнке правды нет, в своей жёнке правды нет… — пел, перемахивая на бас, Иван, подзуживающе подмигивая Дарье, а она весело щипала его ниже спины одной рукой, другой же норовила хлопнуть ниже живота. Иван уворачивался и достаточно успешно, и Дарье удалось только раз ударить скользом по тугому грушевидному брюшку супруга.

— Ходи браво, гляди прямо, говори, что правды нет! — на особенном подъёме проголосил хор, с плутоватостью заглядывая друг другу в глаза, подмигивая и разводя руками.