Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

В-третьих, понимание того, что культура – это сходство, помогает не забывать, что два объекта схожи лишь в каком-то определенном аспекте. Голубые глаза придают мне сходство с одними людьми, близорукость – с другими. Перенесем это на культуру. Обычно мы говорим о той или иной культуре обобщенно: «китайская культура», «культура йоруба», «британская культура» и т. д. Что здесь не так? Термин «культурный» маркирует определенное сходство между теми проявлениями, которые мы отмечаем у представителей той или иной группы. А значит, вроде бы можно провести антропологическую полевую работу или наблюдения в том или ином сообществе (например, среди американцев или йоруба) и объявить обнаруженные в конкретном сообществе свойства присущими всей американской культуре (или культуре йоруба). А почему мы в принципе классифицируем американцев или йоруба как группу? Давайте сравним с биологическими видами: нам ведь ничто не мешает сравнивать баклажаны с кабачками, а ослов с зебрами. Под этими названиями скрываются естественные биологические виды растений и животных. Однако у человека никаких естественных биологических группировок нет. Нам кажется логичным сравнивать американцев с йоруба, потому что существует народ йоруба и американский народ (граждане США). Но ведь это исторически сложившиеся, рукотворные объединения, не основанные ни на каком биологическом сходстве. Если взглянуть на поведение и установки в каждой из означенных групп, мы увидим, что многие из поступков и мыслей свойственны не только им. Многие этические нормы и представления американских фермеров характерны в первую очередь для фермеров, а не для американцев. Многие этические нормы и представления коммерсантов йоруба характерны скорее для коммерсантов, чем для йоруба. Этим подтверждаются давние подозрения антропологов: объединение людей в группы для межкультурного сравнения происходит не по биологическим или научным принципам, а по политическим.

И наконец, количественные модели культурной передачи заменили мифические представления вроде «впитывать из воздуха» конкретным, поддающимся измерению процессом. Человек общается с другими людьми, встречает обладателей схожих или отличных понятий и ценностей, меняет, сохраняет или отвергает свой образ мыслей в результате этого взаимодействия и т. д. То, что мы называем культурой, – результат всех этих частных случаев взаимодействия. Если вы наблюдаете устойчивость определенного понятия в той или иной группе людей (возвращаетесь спустя какое-то время и застаете его более или менее неизменным), значит, оно обладает неким преимуществом в каждом отдельно взятом сознании. Для намеревающегося разобраться в культурных тенденциях это куда важнее, чем прослеживать историческое происхождение того или иного понятия. Несколько страниц назад я описывал, как шаман куна разговаривает со статуэтками. У народа куна это устойчивое явление. Чтобы объяснить его, придется рассматривать, как это понятие представлено в отдельно взятых сознаниях в таком виде, который позволяет вспоминать и передавать его лучше, чем другие понятия. Если мы беремся объяснять, почему это представление о разумных статуэтках у куна сохраняется, нам неважно, придумал ли его столетие назад какой-то конкретный куна с богатым воображением, приснилось ли оно кому-то или кто-то рассказал историю о разумных статуэтках. Главное – что происходило потом, в ходе многократных циклов усвоения, запоминания и передачи.[10]

В этом отношении знакомые религиозные понятия и связанные с ними убеждения, нормы, эмоции – просто лучше других реплицирующиеся мемы (с более эффективными инструкциями самокопирования). Именно поэтому так много представителей разных культур убеждены в незримом присутствии духов поблизости и мало кто считает, что внутренние органы перемещаются внутри тела по ночам; именно поэтому представление о предках-праведниках, следящих за нашими поступками, встречается гораздо чаще, чем представление о беспутных призраках, подстрекающих нас красть у соседей. Человеческое сознание, которому были предъявлены эти образы, реплицирует их и передает другим. Кажется, вот оно: мы нащупали путь к пониманию распространения и передачи. Но…

Представление о культуре как об огромном наборе самокопирующихся программ очень заманчиво, и его определенно стоит брать на вооружение, но это лишь отправная точка. Чем одни мемы лучше других? Почему напеть раз услышанную «Землю надежды и славы»[11] гораздо легче, чем мелодию «Лунного Пьеро» Шенберга? Отчего предки-праведники предпочтительнее с точки зрения передачи, чем беспутные призраки? Эти вопросы не единственная проблема, есть и другая, куда более серьезная. Присмотревшись повнимательнее к передаче культурных ценностей между людьми, мы увидим, что ее нельзя назвать репликацией идентичных мемов. Наоборот, процесс передачи почти гарантированно создает невероятное изобилие причудливых вариаций. И здесь аналогия с генами скорее мешает, чем помогает. Вот смотрите: мы с вами являемся носителями генов, происходящих из уникального источника (комбинация генов наших родителей), и передаем их в неизменном виде (но в комбинации с генами партнера) своему потомству. В промежутке с ними ничего не происходит: сколько ни потейте в тренажерном зале, будущие дети от этого мускулистее не станут. С мысленными образами все с точностью до наоборот. У прописывающихся в нашем сознании заимствований множество «родителей» (какое из тысяч исполнений «Земли надежды и славы» реплицируется, когда я его насвистываю себе под нос?), и мы постоянно их модифицируем.[12]

Как все мы знаем, какие-то мемы передаются почти в первозданном виде, тогда как другие в процессе отчаянно искажаются. Взять, к примеру, противоположную судьбу двух культурных мемов, созданных Ричардом Докинзом, один из которых реплицировался превосходно, а другой подвергся странной мутации. Хорошо реплицировавшийся мем – это сама концепция мема. Уже через несколько лет после введения Докинзом этого термина о нем знал каждый социолог, биолог-эволюционист и психолог, и в большинстве своем все они понимали изначальное значение правильно. А теперь вспомним другой термин Докинза – «эгоистичный ген». Докинз имел в виду, что гены – это цепочки ДНК, единственная цель которых состоит в репликации. Логика элементарная: гены, не имеющие этого функционала (формирующие организмы, не способные передавать гены дальше), попросту исчезают из генофонда. Вроде бы несложно. Однако стоило словосочетанию «эгоистичный ген» «пойти в народ», и смысл его исказился до неузнаваемости: теперь многие используют его в значении «ген, делающий нас эгоистами». Вспоминается редакторская статья в британском Spectator, призывающая консерваторов разжиться эгоистичным геном, о котором говорил профессор Докинз. Геном нельзя «разжиться», равно как нельзя утверждать, что у кого-то этого гена много, а у кого-то мало; гена, отвечающего за эгоизм, наверняка не существует вовсе, да и Докинз вовсе не это имел в виду. Однако в подобном искажении нет ничего удивительного. Оно подтверждает распространенное представление, что биология – это сплошная борьба за выживание, око за око, зуб за зуб, гоббсовская «война всех со всеми» и т. п. (изначальная, мягко говоря, ошибочность самого представления к делу не относится). В данном случае искажение происходит, поскольку у людей уже имеется некая установка, на которую вроде бы хорошо ложится сочетание «эгоистичный ген». Изначальное объяснение (изначальный мем) полностью игнорируется как не укладывающийся в априорную концепцию.