Горячее сердце - Николай Шпанов

- Товарищ майор, разрешите мне прикрывать "Ильюш"?

Прохор приостановился.

- Нынче они пойдут без прикрытия. Ваша задача: через пять минут после "Ильюш" вылететь. Итти на ту же цель - танковую колонну противника. Штурмовкой добить то, что останется после "Ильюш".

Он говорил это так уверенно, будто видел уже на снежных полях остатки вражеской колонны, уничтоженной Ковалем.

Начальник штаба нагнал Прохора уже на аэродроме.

- Разрешите все же дать указание: в случае чего, садиться на новую площадку.

Прохор сердито посмотрел на него.

- Я же сказал: мы вернемся на этот аэродром, и никакие танки ему угрожать больше не будут. Красная Армия наступает.

Через пятнадцать минут Прохор был в воздухе, ведя на штурмовку головную девятку "Ильюш".

Колонна вражеских танков, сопровождаемая вереницей машин с пехотой, двигалась лесною дорогой. Прохор сразу нашел противника и вывел на него свою девятку. Немцы открыли обычный для них ураганный огонь. "Ильи" шли над сплошным морем мигающих вспышек зенитных пулеметов и автоматических пушек. Но ничто не могло предотвратить третьей и четвертой атаки Прохора. Его штурмовики проносились над самыми вражескими машинами, обдавая их огненным душем своих мощных батарей. Под ударами пушек смолкали башни. Бомбы и снаряды рвали гусеницы, переворачивали танки, поднимали в воздух и швыряли на деревья грузовики с пехотой. Люди повисали на сучьях, добиваемые густыми очередями штурмовиков. Так били "Ильи" на протяжении двенадцати-пятнадцати километров дороги, занятой немецкой колонной.

На четвертом заходе Прохор понял, что у него повреждено хвостовое оперение. По-видимому, руль направления был заклинен. Прежде чем Прохор сумел проанализировать происшедшее, волна горячего масла хлынула на козырек. "Попадание в мотор",- отметило сознание. Через две-три секунды сквозь козырек уже ничего не было видно. Новый удар немецкого снаряда разнес борт кабины. Прохор почувствовал крепкий толчок в плечо, и тепло пошло по левой руке в перчатку. Почти одновременно показалось пламя на крыле и внутри кабины. Прохор глянул на приборы. Большинство стекол на доске было разбито. Стрелочка масляного манометра, нервно вздрагивая, бежала влево. Масло катастрофически быстро уходило. Через несколько минут мотор будет сухим. Но пока остается хотя бы один патрон в пулеметах и снаряд в пушке, Прохор не бросит немцев! Он всадит в них весь запас металла и взрывчатых веществ, чего бы это ему ей стояло! "Илья" снова подходил к голове колонны. Мотор ревел, вырабатывая последние капли масла. Прохор заставлял себя думать только о предстоящей последней атаке, хотя пламя охватывало уже почти всю кабину. У Прохора тлели брови, меховая опушка шлема. Он чувствовал нестерпимый жар на губах. Удушливый дым разъедал нос и горло...

Но вот замолчали пулеметы "Ильи". Боекомплект израсходован. Только теперь Прохор подумал о том, что нужно потушить пламя. Огонь снаружи он быстро сбил форсажем, но что можно было сделать с пламенем, бушевавшим внутри кабины? Жар становился нестерпимым. Одною рукою Прохор закрыл лицо, думая только о том, чтобы вытянуть теперь к своим. Но в тот самый момент, когда он уже отвернул от разгромленной вражеской колонны, в поле его зрения попало серебряное облачко, вьющееся над второю дорогой: с лесной просеки на нее втягивались немецкие грузовики с танками. Неужели немцам удалось скрытно выйти на другую дорогу в наш тыл?! Если так?!. Прохору не хотелось далее думать о том, что будет, если эта клешня вражеского охвата останется неразгромленной. Он не колеблясь снова развернул машину. Через несколько секунд "Илья" на бреющем подходил к новой колонне. Сближение измерялось долями секунды. Прежде чем кто-либо на земле мог понять, что происходит, штурмовик снизился настолько, что его бронированное брюхо прошлось по нескольким грузовикам, давя и ломая вое, с чем приходило в соприкосновение. Корпуса автомобилей, чехлы над ними, плотно садящие в грузовиках пехотинцы -все превратилось в страшное месиво, трещащее, звенящее, воющее животным воем страха и боли.

Вслед "Илье", уносившему на плоскостях, на фюзеляже, на радиаторе куски дерева, обрывки металла и клочья зеленого шинельного сукна, неслись сотни снарядов автоматических пушек. По тому, как вздрагивал фюзеляж его искалеченной машины, Прохор мог судить о попаданиях неприятельских артиллеристов. Но попадания в плоскости, в фюзеляж и тем более в бронированное брюхо "Ильи" не беспокоили летчика. Все мысли Прохора были теперь сосредоточены на одном: как бы дотянуть до своего аэродрома. Сквозь багровый жар заполняющего кабину пламени, сквозь охватывавшую сознание тяжелую муть обморока, Прохор видел, заставлял себя видеть одно: сесть, сесть во что бы то ни стало на свой аэродром. На охвативший голову звон отчетливо ложилось болезненное биение мотора. Прохор знал, что это звуки приближающейся агонии машины. Она выпила все масло. Всухую она могла проработать еще какие-то доли минуты. Взгляд Прохора был прикован к секундной стрелке часов. Жало стрелки короткими рывками отсчитывало секунды. По расчету Прохора через минуту должен показаться свой аэродром. Не дотянуть до него - значило не послать истребителей на уничтожение второй немецкой колонны, значило поставить под угрозу охвата свои войска и в том числе собственный аэродром.

Хотя стрелка перескакивала сразу от секунды к секунде, Прохору казалось, будто он видит, как медленно переползает ее ехидное тонкое жало от деления к делению. Это переползание было издевательски медленным. Время, нужное стрелке, чтобы пройти от черточки к черточке, представлялось Прохору бесконечностью, которая никогда не будет пройдена. Но как только острие стрелки перекрывало деление, Прохор понимал, что эта бесконечность была лишь ничтожной долей того, что он должен выдержать.

Стрелка прошла у него перед глазами через пятьдесят делений. Пятьдесят бесконечностей, ставших реальными, как сама жизнь, от нестерпимого жара пламени, от боли в плече, от заволакивавшего сознание тумана, который с таким трудом удавалось отгонять напряжением воли.

Но вот наконец знакомые контуры площадки. Едва не цепляя шасси за макушки заснеженного леса, Прохор посадил своего "Илью" на брюхо в снег. Не было ни времени, ни сил выпустить шасси. Единственная мысль терзала остатки сознания: "Бросить товарищей в атаку на немцев".

Но никаких приказаний от Прохора никто уже не услышал. Его вынули из машины без сознания, в обгоревшем комбинезоне и шлеме, с обожженным лицом, с плечом, разорванным осколком снаряда. Впрочем, его приказания уже и не были нужны. Как он приказал, вылетая, через пять минут после штурмовиков в воздух поднялись истребители Клюева. Сегодня они тоже штурмовали. Но на их долю уже не досталось ничего от колонны, начисто разгромленной штурмовиками Прохора. Не желая возвращаться домой с неизрасходованными боеприпасами, клюевцы сами отыскали себе цель. Этой целью и была вторая колонна, открытая Прохором.

Через два часа в штаб пришла благодарность командования: прорвавшиеся вражеские танки были уничтожены. Попытка противника остановить стремительный натиск наших войск была снова сорвана нашей штурмовкой.