Капля чужой вины - Геннадий Сорокин

Рабочий день в субботу приносил больше вреда, чем пользы. Очень редко кто-то из инспекторов брался за бумажную работу, наводил порядок в оперативных делах, печатал справки или отчеты. Раскрывать преступления на участок не выходил никто. Проведя впустую половину выходного дня, инспекторы наверстывали упущенное в рабочее время, благо отследить, где находится тот или другой оперативный сотрудник, было невозможно.

Бессмысленность еженедельной «черной субботы» понимал даже начальник уголовного розыска Зыбин. Проведя развод, он включал транзистор, настраивал канал на развлекательную музыку и до обеда носа не показывал из кабинета, занимаясь неизвестно чем. Возможно, дремал или читал научно-популярные журналы.

В последнюю субботу октября я сидел за своим столом, делал вид, что перебираю бумаги. В этот день покурить и обсудить новости инспекторы собрались в нашем кабинете, так что воздух вокруг меня слоился от табачного дыма – когда разом закуривают шесть мужиков, никакая форточка не справится.

«Зачем нужна эта гнусная показуха? – размышлял я. – Со времен крушения Римской империи известно, что рабский труд не может быть производительным. Любая принудиловка всегда будет натыкаться на скрытый саботаж. Не станет человек даром работать в свой законный выходной».

Мои философствования прервал звонок телефона. Трубку взял инспектор Матвеев, молча выслушал собеседника и вернул телефон на место.

– Андрей! Вьюгин велел тебе до особого распоряжения не уходить.

– Зачем я ему понадобился? – недовольно спросил я.

– Сходи и узнай! – отсек возможные вопросы Матвеев. – Мужики! Андрюха отпадает. Кто за пузырем побежит?

Желающих сходить в магазин не нашлось, так что в этот день инспекторы разошлись по домам трезвые и злые.

Вьюгин вызвал меня около шести вечера. В ожидании его звонка я просидел голодным весь день, выкурил пачку сигарет и выпил весь припасенный на неделю чай. Настроение у меня было отвратительным. Но в приемной начальника милиции я посмотрел в зеркало, изобразил деловой вид и вошел к Вьюгину без признаков недовольства на лице.

Сергей Сергеевич был не один. За приставным столиком сидел Шаргунов, начальник Центрального РОВД. Напротив него стояли початая бутылка коньяка и блюдечко с дольками лимона. Закусывать коньяк чем-либо еще в милиции считалось неприличным. Судя по уровню жидкости в бутылке, начальники успели выпить всего по паре рюмок, но по их раскрасневшимся лицам я догадался, что початая бутылка была в этот вечер не первой.

Я доложил о прибытии, остановился посреди кабинета, ожидая дальнейших указаний.

Разговор начал Шаргунов. Из всех начальников территориальных органов милиции он был самым необычным: матом не ругался, на подчиненных не кричал, но в то же время был требовательным и строгим. Каким-то непостижимым образом Шаргунову удавалось удерживать процент раскрываемости преступлений в самом большом и густонаселенном районе города.

Знакомый инспектор уголовного розыска из Центрального РОВД как-то сказал: «Кто выдержит нагрузку в Центральном, тот выдержит все». Преступлений в Центральном районе совершалось примерно в два раза больше, чем у нас. Многие из них попадали на контроль к руководству горкома партии, а партия ошибок и нераскрытых преступлений не прощала.

Каждый день Шаргунов ходил по лезвию ножа, рисковал карьерой, но вот что удивительно: коллектив работой не насиловал, рабочей каждую субботу не объявлял.

Еще одна примечательная деталь: одевался Шаргунов как интеллигент, а не как начальник милиции. Когда я летом приходил устраиваться к нему на работу в обмен на жилье, то подумал, что он, в безупречно сидевшем гражданском костюме, больше похож на институтского профессора, чем на полковника милиции.

– Рассказывай, – обратился ко мне Шаргунов, – зачем ты забросил шербет на крышу? Кто тебя научил вещественные доказательства от следственных органов скрывать?

По легкой улыбке Вьюгина я понял, что беседа предстоят неофициальная и мне не надо оправдываться перед Шаргуновым.

– Участковый проболтался? – спросил я первое, что пришло на ум.

– Участковый? – «удивился» Шаргунов. – Да ты, как я вижу, еще молод и зелен, а Сергей Сергеевич нахваливает тебя, говорит: «Перспективный сотрудник! Цепкий, с нестандартным мышлением». Запоминай! Все тайное становится явным. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Сейчас ты поговоришь с нами, выйдешь в коридор и тихо так, одними губами, скажешь: «Вот ведь козлы! Это я из-за них свой законный выходной в пустом холодном кабинете просидел. Они вон коньячок попивают, а я весь на нервах, жду, когда Вьюгин соизволит вызвать». Недели не пройдет, как Сергей Сергеевич тебя спросит: «Ты кого «козлом» в прошлую субботу называл?» У тебя дар речи пропадет. Твоих слов ведь никто не слышал, так откуда же начальник все узнал? Запоминай! В милиции даже у стен есть уши. Так что не надо моего участкового во всех смертных грехах обвинять.

– Болтливость вроде бы не смертный грех, – заметил Вьюгин.

– Давай у него спросим! – показал на меня Шаргунов. – Он ведь умный, в этом году Высшую школу милиции окончил. Это мы с тобой в гражданских институтах штаны просиживали, а он – профес- сионал!

Я посмотрел на Вьюгина. Начальник кивнул: отвечай!

– Болтливость не смертный грех, – начал я. – Стукачество – грех, а болтливость – порок. Теперь о шербете. Главный инженер хлебокомбината Горбаш был чистоплюем. Если он на заводе в лужу нечаянно наступал, то, войдя в цех, тут же ветошью обувь протирал, а вернувшись в кабинет, до блеска ботинки надраивал. У него на костюме никогда ни пятнышка не было. В тот день, когда обнаружили тело Горбаша, костюм его был без следов известки или раствора. Спрашивается, как он козлы в теплоузел занес и не испачкался? Носки ботинок у Горбаша были потертыми, как если бы его бесчувственного тащили под руки, а ноги бы волочились по асфальту. Одна работница ночной смены рассказывала подругам, что той ночью выходила покурить на свежий воздух и видела, как двое мужчин вели под руки третьего, сильно пьяного. Она еще подумала, что мужики пошли не туда: не к воротам, а в сторону забора у булочного цеха. Она не стала им ничего говорить и вернулась в помещение.

– С пьяными не захотела связываться? – уточнил Вьюгин.

Я кивнул и продолжил:

– Когда я осматривал следы на полу в теплоузле, обратил внимание, что их слишком много для одного человека. На мой взгляд, в помещение заходили двое или трое. Двое установили козлы и наследили вокруг. Потом зашел Горбаш, не останавливаясь, забрался на подставку и выбил ее из-под ног. Или ему помогли избавиться от нее. Все зависит от экспертизы, но, как я помню, на месте происшествия судебный медик сказал, что странгуляционная борозда одна, следовательно, Горбаш повесился сам.

– Ты противоречишь сам себе, – возразил Шаргунов. – То у тебя толпа народа заходит в теплоузел, то Горбаш сам вешается.

– Он мог попросить друзей принести козлы, а потом вздернуться. Хотя это маловероятно. У Горбаша на заводе друзей не было, да и туфли потерты! Смахивает на то, что ему помогли в последний раз по заводу прогуляться. Но тут все от борозды зависит.