Время жить и время умирать - Эрих Мария Ремарк

— Где ты?

— Здесь.

Гребер на миг выставил голову из тумана и предусмотрительно отскочил на шаг в сторону. Но никто не стрелял. Голос послышался совсем близко, правда, в тумане и темноте трудно было определить расстояние. Потом он увидел Штейнбреннера.

— Вот негодяи! Они все-таки ухлопали Шнейдера. Прямо в голову.

Это были партизаны. Они подкрались в тумане. Видно, рыжая борода Шнейдера послужила им хорошей мишенью. Они решили, что рота спит и ее можно застигнуть врасплох; работы по расчистке развалин помешали им; все же Шнейдера они ухлопали.

— Бандиты! Не гнаться же за ними в этой чертовой похлебке!

От тумана лицо Штейнбреннера стало влажным. Его глаза блестели. — Теперь будем патрулировать по двое, — сказал он. — Приказ Раэ. И не отходить слишком далеко.

— Ладно.

Они держались совсем рядом, каждый даже различал во мгле лицо другого. Штейнбреннер-пристально вглядывался в туман и неслышно крался вперед. Он был хорошим солдатом.

— Хоть бы одного сцапать… — пробормотал он. — Уж я знаю, что бы я с ним сотворил в эдаком тумане! Кляп в рот, чтобы не пикнул, руки и ноги связал и — валяй! Ты даже и не представляешь, что можно почти совсем вытащить глаз из орбиты, и он не оторвется.

Штейнбреннер сделал руками такое движение, словно медленно давил что-то.

— Нет, почему же, представляю, — отозвался Гребер.

«Шнейдер… — думал он. — Пойди я вправо, а он влево, они бы шлепнули меня».

Но при этой мысли он ничего особенного не почувствовал. Так бывало уже не раз. Жизнь солдата зависит от случая.

Они вели разведку, пока их не сменили. Однако никого не обнаружили. Артиллерийский огонь усилился. Уже светало. Противник пошел в наступление.

— Началось… — сказал Штейнбреннер. — Вот бы сейчас очутиться на передовой! При таком размахе наступления то и дело приходится пополнять убыль в частях. В несколько дней можно стать унтер-офицером.

— Или угодить под танк!

— Эх ты! И вечно у вас, старичья, мрачные мысли! Этак далеко не уедешь. Не всех же убивают.

— Конечно. Иначе и войны бы не было.

Они опять заползли в подвал. Гребер улегся и попытался заснуть. Но не смог. Он невольно прислушивался к грохоту фронта.

Наступил день — сырой и серый. Фронт бушевал. В бой были введены танки. На юге переднюю линию обороны уже отбросили назад. Гудели самолеты, по равнине двигались автоколонны. Уходили в тыл раненые. Рота ждала, что ее введут в бой. С минуты на минуту должен был поступить приказ.

В десять часов Гребера вызвали к Раз. Ротный командир переменил квартиру. Он жил теперь в другом, уцелевшем углу каменного дома. Рядом помещалась канцелярия.

Комната Раз была на первом этаже. Колченогий стол, развалившаяся большая печь, на которой лежало несколько одеял, походная кровать, стул — вот и вся обстановка. За выбитым окном виднелась воронка. Окно заклеили бумагой. В комнате было холодно. На столе стояла спиртовка с кофейником.

— Приказ о вашем отпуске подписан, — сказал Раэ. Он налил кофе в пеструю чашку без ручки. — Представьте! Вас это удивляет?

— Так точно, господин лейтенант!

— Меня тоже. Отпускной билет в канцелярии. Пойдите возьмите. И чтобы духу вашего здесь не было. Может, вас прихватит какая-нибудь попутная машина. Я жду, что вот-вот всякие отпуска будут отменены. А если вы уже уехали, то уехали, понятно?

— Так точно, господин лейтенант!

Казалось, Раэ хотел еще что-то добавить, но потом передумал, вышел из-за стола и пожал Греберу руку. — Всего хорошего, а главное — поскорей убирайтесь отсюда. Вы ведь уже давно на передовой. И заслужили отдых.

Лейтенант отвернулся и подошел к окну. Оно было для него слишком низко. Пришлось нагнуться, чтобы посмотреть наружу.

Гребер повернулся кругом и отправился в канцелярию. Проходя мимо окна, он увидел ордена на груди Раэ. Головы не было видно.

Писарь сунул Греберу билет со всеми подписями и печатями.

— Везет тебе, — буркнул он. — И даже не женат? Верно?

— Нет. Но это мой первый отпуск за два года.

— Ну и повезло! — повторил писарь. — Да. Подумать только, получить отпуск теперь, когда такое тяжелое положение.

— Я же не выбирал время.

Гребер вернулся в подвал. Он уже не верил в отпуск и потому заранее не стал укладываться. Да и укладывать-то было почти нечего. Быстро собрал он свои вещи. Среди них была и писанная лаковыми красками русская иконка, которую он хотел отдать матери. Он подобрал ее где-то в пути.

Гребер пристроился на санитарный автомобиль. Машина, переполненная ранеными, угодила в занесенную снегом колдобину, запасного водителя выбросило из кабины, он сломал себе руку. Гребер сел на его место.

Машина шла по шоссе, вехами служили колья и соломенные жгуты; развернувшись, они опять проехали мимо деревни. Гребер увидел свою роту, построившуюся на деревенской площади перед церковью.

— А тех вон отправляют на передовую, — сказал водитель. — Опять туда же. Эх, горемычные! Нет, ты мне скажи, откуда у русских столько артиллерии!

— Да ведь…

— И танков у них хватает. А откуда?

— Из Америки. Или из Сибири. Говорят, у них там заводов — не сочтешь…

Водитель обогнул застрявший грузовик.

— Россия чересчур велика. Чересчур, говорю тебе. В ней пропадешь.

Гребер кивнул и поправил обмотки. На миг ему показалось, что он дезертир. Вон черное пятно его роты на деревенской площади; а он уезжает. Один. Все они остаются здесь, а он уезжает. Их пошлют на передовую. «Но я ведь заслужил этот отпуск, — подумал Гребер. — И Раэ сказал, что заслужил. Зачем же эти мысли? Просто я боюсь, вдруг кто-нибудь догонит меня и вернет обратно».

Проехав несколько километров, они увидели машину с ранеными, ее занесло в сторону, и она застряла в снегу. Они остановились и осмотрели своих раненых. Двое успели умереть. Тогда они вытащили их и взамен взяли троих раненых с застрявшей машины. Гребер помог их погрузить. Двое были с ампутациями, третий получил ранение лица; он мог сидеть. Остальные кричали и бранились. Но они были лежачие, а для новых носилок не хватало места. Раненых терзал страх, обычно преследующий всех раненых: вдруг в последнюю минуту война снова настигнет их!

— Что у тебя случилось? — спросил водитель шофера застрявшей машины.

— Ось поломалась.

— Ось? В снегу?

— Да ведь говорят, кто-то сломал себе палец, ковыряя в носу. Не слышал? Ты, молокосос!

— Слышал. Тебе хоть повезло, что зима прошла. Иначе они бы у тебя тут все замерзли.

Поехали дальше. Водитель откинулся на спинку сиденья.