Ключ от всех дверей - Софья Ролдугина

Пока я размышляла, Мило уже где-то раздобыл клочок бумаги, нацарапал на нем загаданное чувство и показал «дуэлянтам». Один из добровольных помощников крутанул меньшие часы на постаменте. Розовый песок тонкой струйкой потек вниз. Тарло оглянулся на быстро растущую горку в нижней части колбы, одарил соперника высокомерной улыбкой и отвернул мольберт так, чтобы публика не могла раньше времени рассмотреть рисунок. Даже мне с высоких перил было видно лишь как ходит туда-сюда рука, сжимающая угольный стержень. Менестрель, впрочем, не обратил на подначку ровным счетом никакого внимания, полностью поглощенный своими мыслями. Он сидел на стуле, зажмурившись, откинув голову назад, обнажая трогательно беззащитное горло. Губы его быстро двигались, а пальцы скользили по струнам, беззвучно, хаотично, словно пытались отыскать что-то потерянное.

Время тянулось медленно. Чтобы как-то разбавить ожидание, я болтала ногами, отстукивая пятками бойкий ритм по мраморным столбикам перил. Сначала машинально, а потом, когда заметила неодобрительный взгляд Мило, уже намеренно. Пусть позлится… Шуты и должны злить друг друга, чтобы ехидство не истощалось. А людям искусства, по моему мнению, напротив, надо держаться вместе, потому что сердца у них очень ранимые. На деле же получается наоборот — мы с Мило не можем серьезно поссориться, несмотря на мое безумие, эгоизм и пренебрежение окружающими и его молодую горячность. А тот же Тарло постоянно с кем-то спорит. И чаще всего — с коллегами по ремеслу. Неправильно это. Пока они препираются друг с другом, любой аристократишка, да хоть бы и Галло, может их раздавить.

— Время вышло!

У меня мурашки пробежали по позвоночнику — так неожиданно прозвучал голос Нанеле Хрусталь. Разумеется, хозяйка вечера не могла не заинтересоваться необычным соревнованием. По правде говоря, я уже начала сомневаться, что из него выйдет что-нибудь путное. Но, может, проигравший хотя бы выберет объектом своего недовольства меня, а не соперника… Мне-то ничего не будет. Переживу.

— Что ж, господа, прошу!

Тарло снисходительно посмотрел на музыканта, заметно переживающего, и небрежно повернул мольберт. В ту же секунду Танше коснулся пальцами напряженных струн…

Воздух в груди почему-то закончился.

На листе пористой, плотной бумаги, словно из глубины, проступали линии. Стремительный, схематичный росчерк — окно. Прижатая к стеклу ладонь — поразительно четко проработанные детали, путь жизни, путь сердца, массивный браслет на запястье. И лицо… приоткрытые губы, искаженные в болезненной улыбке, горькие морщинки в уголках глаз, глубоко залегшие тени, надломленные брови, и зрачки, из которых течет, течет наружу что-то…

Ты смеешься, и смех заглушает крик,

Что рвется наружу из темной души,

И изысканный яд уж под кожу проник

И теперь вместо крови по венам бежит.

Воздуха не хватало… Нет, эта женщина на рисунке, с ее гладкими волосами, далеко не юными чертами лица, — незнакомка в пустой комнате, окруженная лишь смутными тенями, источающая такое отчаяние, не была похожа на меня внешне, но что-то внутри…

Недоверчиво щуришь больные глаза,

Что к мраку привыкли скорее, чем к дню,

Ты уже никогда не вернешься назад,

Ты сжигаешь мосты, чтоб дать пищу огню.

Холод, холод, холод… Холодом веяло от струн, смертельным холодом, и ноты изморозью покрывали кожу, язык заледенел и я могла лишь беззвучно шептать: Мило, зараза, что же ты загадал… дрянь, дрянь…

И в безумии прячась, как кролик в норе,

Ты пытаешься вновь насладиться игрой…

…Никогда не признаешься даже себе,

Что устала уже оставаться… одной…

— Замолчи! Заткнись, закрой пасть!

Чистейшая ярость клокотала у меня в груди, как жидкое пламя. Одного пинка хватило, чтобы деревянная подставка развалилась на части, и лист бумаги спикировал вниз. Я перегнулась через перила, пытаясь ухватить, скомкать, разорвать на клочки, но пальцы царапнули воздух в сантиметре от края. Из горла вырвался рык. Дамы взвизгнули и прыснули в стороны, как мыши от кота.

Ах, да, еще музыкант. Разбить бы визгливую гитару. Будь проклят его язык!

— Лале, успокойся! Лале, прошу тебя, перестань…

Зубы сводило. Мило, ах, дрянь! Что было на этой бумажке? Ведь одиночество, так? Одиночество?

Дрянь, дрянь, дрянь! Получи у меня!

Я успела ударить трижды — под колено, в живот и наподдать кулаком по подбородку, когда он согнулся, сцеживая сквозь зубы проклятия. Потом инстинкты волшебника все-таки взяли над мальчиком верх. Неведомая сила прижала мои руки к бокам и приподняла над полом так, что оставалось только извиваться и кусаться. Я и укусила, когда он выхватил меня из воздуха и осторожно опустился на кресло, пряча в своих объятиях. Ладонь, в которую вцепились мои зубы, мелко тряслась, пульс участился, но глупый ученик не делал никаких попыток освободиться. Только ласково поглаживал по голове, по спине, шепча бессмысленную успокоительную чушь. Кто-то из настырных аристократишек задал ему вопрос, и Мило принялся объяснять. Ровный, глубокий голос обволакивал, как теплый мед, как жар очага. Теперь начало лихорадить уже меня.

Ярость уходила, оставляя во рту солоноватый привкус крови. Постепенно голоса вокруг стали отчетливее, и уже можно было различить не только тембр и эмоциональный окрас, но и смысл слов.

— …неразрывно связаны, являясь продолжением друг друга. Громкость и яркость, тон и цвет… Мелодия в музыке сравнима с композицией в живописи. Единственное, на мой взгляд, коренное отличие в том, что картина воспринимается сразу, цельным впечатлением, а песня — это нечто длительное. Поэтому спор ваш не имеет смысла. Нельзя определить победителя, когда оценить результаты можно лишь полагаясь на личные пристрастия.

— Пожалуй, вы правы, — растерянно согласился Танше. Кажется, ему до сих пор было не по себе. Новичок при дворе — все еще. Привычные же к моим выходкам гости старательно делали вид, что ничего не происходит, не замечая, как по золотистой коже Мило скатываются вниз багряные капли.

Нехотя я разжала зубы, отпуская ладонь. От укуса остался четкий отпечаток-полукруг маленьких ровных ранок. Конечно, Мило мерзавец, не уважающий собственную наставницу, но все-таки… Мне было стыдно. Ржавый вкус на языке стал невыносимым. Из духа противоречия я еще раз склонилась, быстро слизнув кровь, и только после этого сдернула с шеи шарф и начала перевязывать руку.

Хотелось плакать, но глаза оставались сухими.

— Значит, дуэль наша окончена? — с деланным равнодушием осведомился художник. Пальцы, механически перебирающие бахрому на рукаве его камзола, выдавали сильное волнение. Беспокоится обо мне? Как лестно! Но на лесть меня не купишь… Или об исходе дуэли? Ах, эти самодовольные эгоистичные мужчины!

— Полагаю, да, — так же спокойно ответил Авантюрин, никак не реагируя на мои манипуляции с шарфом. Просто бинтовать ладонь было скучно… Возможно, пара колокольчиков украсит повязку. И еще брошка, которая раньше скрепляла узел… Все равно теперь некуда ее цеплять. — Надо признать, ваш дуэт был… впечатляющим.