Искусство существования - Вячеслав Пьецух

Выходит, затем, чтобы каждый дурак получил возможность во весь голос заявить о своем существовании, чтобы записной графоман мог свободно публиковать свои бредни на потеху демосу, уголовник – грабить труженика уже на положении работодателя, политик – морочить головы простакам. Ну зачем свобода слова настоящему писателю, вроде Михаила Афанасьевича Булгакова, который и при людоеде Сталине писал, как хотел, или тверскому земледельцу, который и помимо свободы слова в другой раз завернет такую инвективу, что уши вянут, зачем плотнику из Тамбова свобода союзов и демонстраций, если он вообще любит уединение, полжизни успешно демонстрировал свое отношение к начальству и тридцать лет не может наладить союза с родной женой?

Словом, свобода – это для слабых и порочных, а сильный человек всегда свободен, и ему дополнительные послабления ни к чему. Тем более что настоящая свобода – это не что иное, как неотъемлемое право каждого человека принять сторону добра – наперекор условностям, назло тиранам и времени вопреки.

Издавна считается, что «любовь и деньги правят миром», – это и так, но, с другой стороны, не так.

Деньги, с тех пор как их придумали финикийцы, точно страшная сила, фетиш и предмет вожделения для расслабленных и больных, но такое положение вещей – отнюдь не результат развития нашей цивилизации, а варварский пережиток и чистый срам. Это ли не позор для «человека разумного» на всю галактику Млечный Путь, чтобы жизнью миллиардов людей, судьбами народов и государств руководили бы радужные бумажки, похожие на конфетные фантики, которыми некогда баловалась российская детвора. Тем не менее всегда находились люди, вроде бы давно вышедшие из нежного возраста, хорошо образованные и далеко не дураки, которые всю свою бесценную жизнь посвятили накоплению этих самых радужных бумажек, как будто нет других увлекательных занятий и деньги решают все.

Кое-что деньги действительно решают; например, если вы непрезентабельны с виду, терпеть не можете мыть посуду, боитесь хулиганов, не переносите общественный транспорт, лучшую половину жизни прозябали в коммунальной квартире, вас не любят женщины и нет никаких талантов, выделяющих человека из ряда обыкновенного, то за деньги можно вопиюще элегантно одеться, нанять прислугу, обзавестись телохранителями, купить автомобиль ручной сборки, построить себе дворец из каррарского мрамора, завести гарем писаных красавиц, поджечь через подставных лиц храм Христа Спасителя и прославиться на весь мир.

Это, конечно, много, даже избыточно много, но: и при немереных деньгах друзей больше не бывает, слава выходит обыкновенно скандальная, прислуга ворует, автомобиль ручной сборки не заводится в силу московских зим, могут посадить, народ по соседству только и мечтает, как бы подпустить тебе «красного петуха», женщины все равно не любят, и гарем неизбежно формируется из б… Но главное, деньги – это такой крест, что тебе нет покоя ни днем, ни ночью и неукоснительно точит мысль: вот помрешь невзначай от пули наемного убийцы, и ничего-то после тебя не останется, кроме недвижимости и капитала, которые, как ни крути, с собой в могилу не заберешь.

Таким образом, не то чтобы деньги правят миром, а скорее люди, не совсем вышедшие из нежного возраста, для которых богатство – не инструмент, а компенсация за лишения, перенесенные в молодые годы, и месть матери-природе, не давшей ни таланта, ни красоты.

Что до любви, то и она не правит миром, если только это не взрослая любовь к людям, отечеству, родной культуре и Подателю жизни всему сущему на земле. Любовь же как страсть по отношению к представителю противоположного пола – это все же слишком непостоянно, чтобы править миром, дискретно, ограничено возрастными особенностями, нечто больно уж химическое по своей природе и напрямую зависящее от секреций предстательной железы. Наконец, такая любовь – это неэстетично, даже неприлично, потому что, во-первых, очень мокро, а во-вторых, нужно снимать штаны сначала с подруги, потом с себя.

Нормальный человек сравнительно узок, он что-то может, а чего-то не может, например, он может вывести общую теорию поля, но не может настрочить донос на соседа по этажу.

Кстати заметить, это заблуждение, будто все люди – люди, разве что они бывают добрые, злые и ни богу свечка, ни черту кочерга; в том-то и беда, что водятся между нами еще и некие странные существа, очень похожие на людей, но не люди, а то ли их какой вирус поразил в утробе матери, то ли послеродовое развитие пошло вкривь и вкось, то ли неосмотрительно воспитали на Гарри Потере – в результате эти гуманоиды выдались намного шире нормального человека и, кроме всего прочего, могут свободно изнасиловать и убить.

Похоже, с этой патологией человечеству не справиться никогда. Ведь уже и «Героическая симфония» написана, и радио давно изобрели, а в Москве жить так же страшно, как во времена набегов крымских татар, которые каждое лето являлись под стены Первопрестольной со стороны Каменного моста.

Причина нашей беспомощности перед гуманоидом в человеческом обличье заключается вот в чем: ведь мы-то люди; нами руководит родовая память, навык любви (по крайней мере, уважения) ко всему живому, предания о прекрасном, вычитанные из книжек, мы естественно законопослушны и аномально привержены понятиям о добре. А гуманоидом, в сущности, руководит глубокое поражение второй сигнальной системы, и, следовательно, нормальный человек заметно слабее зла.

Это удивительно, но со времен царя Хаммурапи люди практикуют один-единственный прием противостояния злодейству как общественному бедствию, как стихийной напасти – месть. Практика, понятно, сомнительная, если учесть, что тысячи положительных, серьезных людей сначала отлавливают гуманоида, потом судят этого сукина сына, который никаких законов не признает, сажают в тюрьму, надолго или не так чтобы надолго, в зависимости от характера преступления, а после выпускают на волю, сочтя, что они сделали очень важное дело по защите государства от внутреннего врага. На самом же деле общество, которое притворяется христианским, то есть не приемлющим насилие в ответ на насилие, просто-напросто отомстило злодею за преступление, попутно изобличив свою первобытную, варварскую сущность и вконец озлобив этого самого внутреннего врага.

По-видимому, настоящее противостояние гуманоиду может быть только медикаментозным; например, хорошо было бы мобилизовать лучшие умы современности да изобрести какую-нибудь вакцину, нейтрализующую злую волю, вроде противостолбнячной, и пользовать ею закоренелых преступников до полной адаптации оных к нашим понятиям о добре. На беду, лучшие умы современности заняты вопросами колонизации Марса и происхождением нуклеиновой кислоты.

Вопреки тому устоявшемуся мнению, что воспитание и образование тесно сопряжены, кажется, воспитание – это одна песня, а образование – совсем другая, как «Прощание славянки» и упражнения курского соловья. Ведь бывают же негодяи с двумя высшими образованиями и примерно порядочные люди, едва умеющие писать. Или еще такой нонсенс: не трудно научить ребенка ходить, но служебная собака его все равно догонит, должно обучить его членораздельной речи, но за иные слова можно и пострадать.

Впрочем, в другой раз случается так, что образование действительно способствует воспитанию, например, если выучить историю Третьего рейха, то даже в отношении просвещенных соседей захочется денно и нощно оставаться настороже. Но, с другой стороны, известно, что «во многие знания многая печали», а то услышишь от учителя астрономии весть о бесконечности Вселенной во времени и в пространстве, и сразу станет страшно и как-то противно жить. А какие, спрашивается, добродетели воспитывают в начинающем человеке теория малых чисел? закон Бойля – Мариотта? строение внутренних органов у членистоногих? грамматика португальского языка? Ну разве то самое пресловутое праздное любопытство, которое может простираться слишком уж далеко, вплоть до пункта «где деньги лежат?» или «как выйти замуж за богача?». Может быть, действительно, правы были наши далекие предки, когда утверждали: все, что нужно знать человеку, написано в евангелиях, – а есть ли пролив между Америкой и Евразией, нет ли такого пролива, этим, пусть его, занимается узкий специалист. И то сказать: что мы вообще помним в старости как люди, получившие широкое образование, кроме «не укради» и «не убий»?