Проклятая повесть - Михаил Анохин

Хлопоты, суета вокруг долгожданного приобретения занимали семейство Адамовых несколько дней кряду, благо все были в отпусках. Адамовы решили выехать на отдых, поближе к воде, и Маруся предложила махнуть на её родину, в Кондому, пообещав мужу хорошую рыбалку на царь-рыбу, хариуса. Она была оттуда, из Горной Шории, где текут прозрачные реки и в зарослях малинника пасутся медведи.

И вот, наконец, машина была под завязку заправлена, багажник загружен всем необходимым, и даже половина заднего сидения была завалена сумками и свертками.

Утром на трассе Новокузнецк-Таштагол их «жигуленок» был размят и проутюжен КамАЗом. Жена и сын погибли на месте, а Семена увезли в Новокузнецкую больницу.

Во всей этой истории была, по крайней мере, одна странная случайность, давшая Адамову шанс выжить. Случайно из Таштагола в Новокузнецк на машине «Скорой помощи», да еще реанимационной, ехал заведующий горздравотделом района. Он оказал первую помощь Адамову, убедившись в том, что ребенок и женщина погибли. На этой же машине доставили Адамова в новокузнецкую клинику.

Вопрос о том, что заставило Адамова рано утром выехать из Кондомы, где они заночевали, занимал меня все время. Этот вопрос я не раз задавал Адамову после его выздоровления. Он вспоминал и не мог вспомнить. В памяти его, в этом месте, был «провал». С памятью Адамова случилось нечто такое, о чем пишут в занимательных и потому безответственных книжках. Он помнил то, чего человек помнить не должен, и забыл, казалось бы, очевидное как, например, причину, по которой они выехали в ночь из Кондобы. Кое-что из того, что человек, попавший в его положение не должен бы помнить, но помнит, я попытался реконструировать.

* * *

– Ни чего не понимаю! Ни-че-го!

Мысль гудела в голове Адамова, как осенняя пчела, залетевшая между рам и ищущая выхода, дорогу в свой улей.

– Вспышка света и огненная боль, а потом легкость необыкновенная! Где я? Что со мной? И от чего была эта огненная боль? Мне хочется летать, как летал когда-то в детстве, расставить руки, подпрыгнуть и лететь, лететь… Ну, да! Это же сон! Я сплю, и мне хочется лететь, но что-то меня не пускает, что-то меня держит. Я чувствую, мое тело куда-то везут, но почему, зачем везут не пойму. Та вспышка и последовавшая за ней огненная боль начисто лишила меня памяти. Я знаю, что я – это я, но кто я – забыл.

Странно, разве можно забыть себя? Нужно это хорошенько обдумать. Вот проснусь и обдумаю хорошенько, а пока…

Ах, как мне хочется лететь! Вон туда в эту светящую воронку, к этим переливчатым малиновым колоколам. Но не пускают, не пускают! Ниточки, веревочки, паутиночки – оплели, тянут.

Ни чего не видно, кроме света, спиралями охватывающего меня. Что же меня держит-то, что? И почему я сам себя не вижу? Я тут и везде, но так не бывает!

Бывает, бывает! Только во сне. Странный сон, страшный сон! Вот! Я понял, что это страшный сон! Что случилось несчастье! От того я и не вижу себя, что меня уже нет!

И мысль исчезла, сверкнула искрой, ввинтилась в ту самую светящую воронку, откуда доносился «малиновый» колокольный звон.

I

Главврач хирургического отделения, Битюгин заканчивал дежурство, когда скорая привезла Адамова. Дежурная по хирургическому отделению, молоденькая выпускница мединститута, Наташа Дягилева еще не привыкла к ежедневному потоку травмированных и потому, каждое поступление, принимало очень эмоционально. Вот и сейчас, она влетела в кабинет Льва Петровича возбужденная, словно в хирургическом отделении случился пожар.

Лев Петрович, Лев Петрович! Там после автомобильной аварии привезли! Ужас! Жена и мальчик погибли на месте!

Частила Наташа.

– Ты успокойся, сядь, воды выпей. – Сказал Битюгин, вставая с кушетки и прикрывая голые ноги байковым одеялом. Он поглядел на часы, было пять утра.

– Трунов его осмотрел?

– Осматривает. – Ответила Наташа. Ей было неловко оттого, что она не сдержала себя. «Дура, пора бы привыкнуть». – Одернула она себя. И добавила:

– Семен Валентинович сказал, чтобы операционную готовили.

– Ну вот, а чего ж ты стоишь и смотришь, как я штаны одевать буду что ли?

Наташа вспыхнула и пулей выскочила из кабинета, бросилась в операционную.

Лев Петрович Битюгин был мал ростом, плотно сбит, необычайно подвижный, как ртуть. В глаза и за глаза коллеги называли его «Колобок», хотя Лев Петрович имел немалую ученую степень, и такое прозвище должно было бы обижать его. Битюгин не обижался, только когда сильно досаждали, приговаривал:

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, имярек, и подавно уйду!

Вот уже пять лет он именовался профессором и преподавал в институте, кстати, в том самом, где училась Наташа.

Дежурил Лев Петрович в ночное время три раза в месяц, тем самым подавая пример коллегам в демократичности и равноправии. Была у него еще одна привычка: он все время разговаривал с оперируемым.

– Кому вы говорите, Лев Петрович? – спрашивали его коллеги, удивляясь, что он разговаривал с пациентом, лежащим в глубокой коме или накрепко усыпленным наркозом. На эти вопросы у Битюгина был один полушутливый – полусерьезный ответ:

– С душой его говорю, голубчик, с душой.

Он всех называл «голубушками» и «голубчиками». Но была у Льва Петровича одна тайна, о которой знали не многие. С детства некрещеный, он крестился несколько лет тому назад в маленьком храме на окраине города, и это событие придало особый смысл его привычке разговаривать с оперируемым.

История крещения Льва Петровича увела бы нас далеко в сторону от моего расследования. Внешне крещение Битюгина выглядело как случайность, необъяснимый порыв. Битюгин, в общем-то общительный и разговорчивый, не любил говорить на эту тему. Иногда особо настойчивым и надоедливым отвечал коротко:

– У меня в роду все были крещены, и мне, значит, предками завещано.

А когда заходила речь о вере, то отшучивался:

– Поверим, когда умрем и проверим.

…Наташа вбежала в операционную и увидела там дежурного врача-анестезиолога Демина Сергея Петровича. Выдохнула из себя:

– «Срочно!» – и была остановлена насмешливой репликой:

– Суетиться барышня нужно, когда блох ловишь.

Демин мог бы сказать еще чего позабористей: он был известным циником и не раз вводил Наташу в краску.

Кабинет главврача находился в противоположной стороне от операционной и, когда Битюгин поравнялся с подъемником, из него выкатили носилки с Адамовым.

Он вошел в операционную вслед за каталкой. Перекинулся с дежурным хирургом Труновым несколькими фразами, насчет состояния потерпевшего, и вскоре в хирургическом отделении началась будничная работа.

Адамов так и не пришел в себя после того, как его прооперировали и «сшили».