Свирель Гангмара - Виктор Ночкин

— Вот, — немного смущенно сказал Петер. — Это поможет вам не заплутать в лесу. Только она недолго будет светить, скоро заклинание начнет слабеть, а часа через два погаснет вовсе. Успеете дойти?

— Конечно, — кивнул художник, — здесь недалеко. Спасибо, мастер.

С магическим фонариком Лукас почувствовал себя уверенней, хотя светящуюся шишку держать в руках было странно и непривычно. А колдуны, больше не обращая на него внимания, вполголоса завели свои странные разговоры.

— …Не понимаю, откуда в здешнем захолустье мог появиться такой мастер, — бубнил толстый чародей, — я, между прочим, использовал против него Кулак Огнара! Это очень действенное заклинание, уж ты мне поверь… но…

Несколько шагов прошли молча.

— А признайте, мастер Ригирт, — нарушил паузу ученик, — когда я просто стукнул его, это оказалось куда полезней.

— Случайность! — запальчиво воскликнул чародей. Потом продолжил уже гораздо тише: — Э… Петер, послушай, если ты пообещаешь мне не распространяться о нынешней истории, то я… я обещаю… пожалуй, через год ты получишь патент на частную практику. Мы ускорим обучение и через год… или через два года, самое большее, я добьюсь, чтобы гильдия позволила тебе…

Тут в зеленоватом свете Лукас разглядел у обочины знакомый столб.

— Благодарю, мастера, за помощь, — громко произнес художник, — и за приятную компанию! Прощайте! Счастливого пути!

В лесу было по-прежнему темно, лунный свет не проникал сквозь сплетение ветвей над головой. Но Лукас уверенно шагал по тропинке, освещенной странным магическим фонариком. Вскоре зеленоватое свечение начало слабеть, даже быстрей, чем предупреждал парень, но Лукас уже различил между стволами огонек свечи. Такой теплый, живой — по сравнению с мертвенно-зеленым светом заколдованной шишки.

Лукас подошел к окну и заглянул в мутное стекло. Свеча на столе почти догорела, а Мона, похоже, задремала, опустив лицо в сложенные ладони. Художник улыбнулся и постучал.

Дочка, как всегда, радостно бросилась навстречу, словно после долгой разлуки. Отворила дверь, обняла.

— Ну вот, наконец-то! А ужин уже остыл… Погоди, я сейчас!

Мона поцеловала отца и убежала хлопотать. Лукас печально посмотрел ей вслед. Милая, ласковая девочка, рано осталась без матери, очень сильно привязана к отцу. Пожалуй, что даже слишком сильно. В последнее время Лукас все чаще задумывался об этом. Моне скоро шестнадцать, совсем уже взрослая барышня. А у нее ни ухажеров, ни даже подруг. Сказалась, видать, кочевая жизнь, постоянные переезды из города в город. Вот только закончил расписывать своды Дригского собора, и сразу в Пинедскую обитель работать позвали. А год-другой спустя, глядишь, снова переезжать придется. Откуда подружкам-то взяться? Хотя справедливости ради надо сказать, тут дело не только в частых разъездах. Иная не то что за месяц, да в первый же день со всеми перезнакомится и тут же подружится. У детей это обычно быстро происходит. Да только не у Моны. Красивая девушка, а людей дичится, из дому лишний раз не вытащишь. Часами может наблюдать, как отец картины пишет. Или подолгу книжку с картинками листает. Лукас когда-то в Ливде у старьевщика купил. Древняя книга, буквы странно выписаны, не разобрать о чем… зато рисунки — глаз не оторвать. Старьевщик с фальшивой увлеченностью расписывал достоинства этой книги, но Лукас и без уговоров захотел приобрести старинный фолиант.

Конечно, для художника такая реликвия — настоящая находка. Уже несколько лет Лукас ежедневно рассматривает иллюстрации, наброски делает для будущих картин. В работе большое подспорье: иной раз случалось попросту срисовать из книги… людям-то нравится.

Хорошая книга, полезная. Но для художника! А вот молодой девице могло бы и поинтересней занятие найтись. Но Мона живет заботами отца. Ждет не дождется его с работы, бросается навстречу, мгновенно замечает, в каком настроении он пришел. В тяжелые дни, как может, старается утешить. Вот и сегодня девушка сразу почувствовала неладное.

— Папа, что-то случилось? Ты печальный, растерянный такой, — с тревогой глядя на отца, спросила Мона. — И эта вывеска из лавки мясника… Зачем ты снова домой ее принес?

Лукас натужно улыбнулся.

— Все в порядке, дочурка, я просто немного устал. А вывеска… понимаешь, какое дело… Она теперь больше не нужна. Закрыл мясник лавку, решил завести другое дело, — неуклюже солгал он.

Как и всегда, Лукас старался не тревожить дочку, не рассказывать ей ни о чем плохом. Вот теперь живут они в мрачном, кишащем бандитами городе. Все запуганы, платят разбойникам дань, слово лишнее боятся сказать. А дочка весела и беспечна, обо всех этих ужасах даже не ведает. Верит каждому слову отца. Вот хорошо ли это?

Мона взяла в руки вывеску, долго любовалась забавной картинкой.

— Какая красивая у пастуха свирель! Я как раз сегодня в книжке такую видела.

Мона притащила тяжелый том, бережно пролистнула рассыпающиеся от времени пожелтевшие страницы с неведомыми письменами. Долго смотрела на старинную гравюру. В книге картина была еще интересней — кудрявого юношу со свирелью окружают не бессловесные твари, а девушки. Слушают, склонив головы, мечтают, должно быть.

— Вот бы узнать, о чем здесь написано, — задумчиво проговорила Мона, разглядывая надписи возле картинки.

Лукас не отвечал. В голове у него все звучали странные слова, произнесенные дочерью убитого мясника: «Сам Марольд Ночь картиной интересуется».

Что они могли означать, он не знал. Было лишь совершенно ясно: хорошего ждать не приходится.

На следующее утро Лукас отправился в монастырь. Его ждала рутинная работа — замерять оштукатуренные поверхности, рисовать планы помещений.

Путь предстоял недалекий, по тропинке сквозь небольшой перелесок, затем мимо вековых дубов вдоль быстро бегущего ручейка к подножию холма, а там уже и до ворот обители рукой подать. Стало быть, на всю дорогу минут пятнадцать хорошим шагом, не более. Так ведь когда-то и было рассчитано, чтобы наемные мастера, ремонтировавшие монастырские здания, жили поблизости, а не тащились ни свет ни заря аж из самого города.

Много воды с тех пор утекло, как была выстроена на развалинах эльфийского замка Пинедская обитель, много раз приходилось людям достраивать и укреплять ее быстро ветшающие стены. Были, говорят, времена, когда селился работный люд возле самого монастыря. Но только городская стража однажды снесла жилье строителей, да так, что камня на камне не осталось. А новое выстроили уже за перелеском, подальше от монастырских ворот. А почему, да зачем это сделали, какие тайны хранили много чего повидавшие стены, история умалчивает. Может, попросту некой церковной шишке пришлось не по душе, что мужчин поселили у самой обители Гунгиллиных сестер. А может, какие-то иные причины нашлись. Да Лукас особо и не интересовался. Где только не приходилось ему жить во время частых переездов! Так что привык ничему не удивляться. Селился, где было велено, в городе — так в городе, при монастыре — так при монастыре, ну а в лесу — значит, в лесу. Есть крыша над головой, и ладно.