Весь апрель никому не верь - Ариадна Борисова

Папа поставил его на пол осторожно, будто он мог разбиться.

– Жизнь не кончилась, брат, – выдохнул дядя Костя размягченно.

– Уже живу, – кивнул папа.

– Я с тобой.

– Я понял.

Дядя Костя лег спать на диване в гостиной и сразу захрапел. Переодевшись в пижаму, Матюша почистил зубы и пошел пожелать папе спокойной ночи. Папа сидел на тахте, опустив лицо в шелковую серую ткань с падающими лепестками роз. Вика забыла кимоно. Рассеянная, она часто забывала везде свои вещи, совсем не нарочно. По лбу и щекам папы бродили розоватые тени, он глянул мимо сына мутными глазами.

– Что?

Матюша смутился, увидев, что в отце умирает мечта.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, сердце мое.

Папин раненый взгляд пробрал Матюшу до самого сердца. Он подумал, что после такого взгляда папа больше не сможет ни о чем мечтать.

Печаль – пепельно-розового цвета, как после сожжения розы. Недавно Матвей с удивлением прочел, что в реестре колеров есть оттенок, который называется «пепел розы». Тонкий, сухой оттенок без ярких соков, почти лессировка, он серый при натуральном освещении, а вечером, при негромком сиянии свечей или бра, отдает розовым и наполняет помещение нежными лепестковыми тенями.

Летом после шестого класса тетя Раиса с трудом устроила друзей в лагерь с углубленным изучением английского языка. Игр там проводилось мало, замученные зубрежкой дети развлекались стрельбой сухим горохом из фломастерных трубок и метанием бумажных бомбочек с водой. С презрением отметя ребячьи забавы, друзья со скандалом вылетели из лагеря из-за салюта, произведенного в темноте у реки. Опыт Робика с магнием, марганцовкой и серой превзошел ожидания, вызвав столь эффектную вспышку в сопровождении грома и дыма, что экспериментаторы попали в зону пристального внимания сотрудников детской комнаты милиции.

Интеллектуального отдыха не получилось. Пришлось подрядиться мыть полы за ежедневную плату в керамическом цехе, где тетя Гертруда расписывала ангобами цветочные горшки и кувшины. Поощряемые мастером цеха, уборщики справлялись за час-два и, затарившись арбузами на честно заработанные деньги, наслаждались рекой и солнцем. Смастерили рогатки с желтым аптечным жгутом, настругали целую флотилию деревянных корабликов. Играли с ребятней помладше в корсаров, стреляли, топили, брали на абордаж и в плен, пока солнце не ложилось на воду алой щекой к щеке…

Элька признавалась, что с девочками ей скучно. Девочки, в большинстве своем, мало читали, интересовались вещами сугубо материальными и преимущественно фирменными. Некоторые мальчишки тоже чересчур «встревали» по импортным тряпкам. Синяя птица джинса победным флагом порхала над бывшими пионерскими зарницами. Окруженный двойной заботой, Матюша тоже мог бы упаковаться в «Монтану» с головы до ног, но родители друзей не имели средств на спекулянтские шмотки с «толчка», а отличаться он не хотел. Казалось, ничто не способно разлучить их дружную троицу, однако в августе, к дням рождения, они разделились: девочка – налево, мальчики – направо.

Обычно в это время друзья объедались спеющей на задворках черемухой, пугая малышей несмываемой чернотой улыбок. На нижних ветках ягод росло немного, а чем выше, тем они становились крупнее и слаще. Опасаясь, что ребята обломают деревья, взрослые запрещали лазить на них, поэтому Матюша притащил с песочницы лесенку. Робик с нее подсадил Эльку на прочный сук и встал с ведерком на ступени. Половину сбора намеревались отдать тете Гертруде на пироги. И вот Элька поднялась, осторожно прихватывая ветки, нагнулась за дальней гроздью…

Матюша видел снизу все. Крепенькие икры, округлые бедра, белые плавки под сарафаном; видел, что раскрасневшийся Робик выпялился на открытые в нежданном ракурсе ноги, как на небывалое зрелище, будто не Элька бегала с друзьями в трусах все летнее детство, и не она рассекала в купальнике на пляже. Матюша беззвучно засмеялся. Ослепительная белизна Элькиных плавок его не волновала, а зачарованный Робик ослеп и оглох. Смотрел ввысь так, словно ступени вели его в небо. Он не пошевелился, когда сборщица крикнула: «Эй, лови!» и бросила горсть черемухи. Черный град осыпал его лицо, плечи, руки; мягкие ягоды скатились на землю. Элька сердито взмахнула темно-пятнистой ладонью – хотела, наверное, что-то сказать… и вдруг до нее доперло. «Дураки!» – взвизгнула она возмущенно (хотя Матюша был совсем ни при чем), сдвинула коленки и, натягивая на них сарафан, не удержала равновесия. Она бы упала, но Робик, очнувшись, успел подсунуть руки под ее круглую попку и спину. Вместо «спасибо» эта неблагодарная закричала: «Кретин!» и стукнула спасителя в ухо. В мгновение ока выпрыгнула она из нечаянных объятий Робика, пробарабанила босоножками по ступеням и ускакала домой. По тому, как дрожали ее губы, мальчишки поняли, что Элька сочла пробуждение их пола предательством по отношению к ней.

Пламенея лицом и ухом, Робик подобрал выброшенное ведерко. Они молча отнесли лесенку в песочницу. Друг не стал объяснять Матюше, с чего на него нашло помутнение мозга, и не попрощался, только кивнул. Впрочем, можно было не объяснять. Матюша давно приметил Элькину припухшую грудь, но не придавал значения внешней перемене подружки, ведь кое-что происходило и с ними. До «черемухового» случая в его голове мысли не возникало связать с Элькой тайную, стыдную часть жизни Робика. Матюша знал ту же тайну, он тоже постигал ее наедине с собой, но не Элька отжигала с ним в ночных фантазиях. Так, какие-нибудь взрослые девушки с картинок.

…Куча девчачьих трусиков, колготок, носков постоянно висела на веревке в прихожей Рабиных. Из ванной несло стиральным порошком, в кухне пахло пригоревшей овсяной кашей. Склеротичная старушка, дрожа серебряной головкой, бесконечно спрашивала с кресла: «Где мама? Мама где?» В комнате слышалась ссора сестриц: «Твои трусы!» – «Нет, твои». – «Мои были целые, а на этих дырка!» Робик с Матюшей усмехались, стоя у двери. Тетя Раиса ворчала: «Взяли бы да зашили, лентяйки».

Поиграв напоследок в кораблики, друзья разошлись, как в море корабли. В первый раз за тринадцать (с минусом двух младенческих) лет Элька не позвала мальчишек на день рождения и к ним не пришла. Без нее они играли в футбол, потом в хоккей. Робик терзался, и Матюше не хватало Эльки. Ребята спрашивали: «Из-за чего поссорились-то?» Не привыкли видеть их гуляющими отдельно. Робик наливался багрянцем, Матюша отвечал: «Так, мелочи жизни. Завтра помиримся».

Но помирились они нескоро.

Рубежи мальчишеского обитания расширились освоением города и окраин. Жизнь потихоньку обрастала недвусмысленностью мужских понятий. Как звери метят свой ареал, а самцы отстаивают территории гаремов, Матюша и Робик начали вдруг испытывать частнособственнические чувства ко двору и вошли в команду «крутых» пацанов. Сколотил ее парень, собиравшийся весной в армию. Сам и назначил себя вожаком. Завсегдатай субботних дискотек в районном Доме культуры, он рассказывал о часто вспыхивающих там роскошных побоищах с кастетами и велосипедными цепями и хвастал (кажется, врал), как запросто снимает «клёвых чувих» на танцах, платя им за ночь любви коробку конфет. Мальчишки узнали много нового об отношениях мужчин и женщин. Вожак небрежно сыпал терминами горячего секса: садомазохизм, «анал», минет, куннилингус. Матюша чуть не умер от внезапного предположения, чем в ночь его пятилетия, возможно, занимался папа. Этот холм одеяла над животом тети Оксаны, эти вывернутые кверху пятки… Некоторое время не мог смотреть на отца без невыносимых мыслей о его мужеском падении. К Матюшиному безмерному облегчению, тетя Оксана снова перестала появляться. Вероятно, завела нового любовника.