Зимняя битва - Жан-Клод Мурлева

– Какая она? – продолжил допрос Ван Влик. – Я имею в виду, как она выглядит?

– Довольно высокого роста, красивая…

– Волосы, пожалуйста… Цвет волос?

– Каштановые… светло-каштановые, – умирающим голосом выговорила Мадам Танк, хотя вопрос был задан не ей.

– Каштановые? – удивился Ван Влик.

– Да нет же, сударь, белокурые, – поправила Скелетина, – совсем светлые.

Мадам Танк нашла еще в себе силы повернуться лицом к той, что двадцать пять лет несла стражу у ворот ее интерната, и во взглядах, которыми обменялись женщины, концентрация яда намного превышала смертельную. В наступившем молчании Ван Влик медленно провел по лицу ладонями, словно стирая с него грязь.

– Эта девушка, – заговорил он наконец очень тихо, – эта девушка… скажите, мадемуазель Фитцфишер, у нее есть какие-то… какие-то личные особенности?

– Есть, – с готовностью откликнулась Скелетина, упиваясь тем, что ей есть, что сказать.

– И… в чем состоит эта особенность, можно узнать?

– Она хорошо поет.

Последовало гнетущее молчание.

– И последний вопрос, мадемуазель Фитцфишер, – сказал наконец Ван Влик, – после чего я вынесу вам благодарность, которую вы честно заслужили: эта девушка сбежала одна?

Директор мужского интерната, сидевший слева от него, давно уже нервно ломал пальцы. При одной мысли, что придется признаться и разделить вину коллеги, у него все внутри холодело.

– Как это ни прискорбно… сударь… в нашем интернате тоже… – начал он.

– Как зовут мальчишку? – нетерпеливо перебил его Ван Влик.

– Его зовут Бартоломео Казаль, сударь, он…

Договорить ему не удалось. Ван Влик, до сих пор сохранявший внешнее спокойствие, зажмурился, вдохнул поглубже и выдал такое, что в голове не укладывалось: взметнув над головой свой огромный волосатый кулак, он обрушил его на дубовый стол, за которым сидел, с такой силой, что расколол его надвое. При этом он так заорал, что у всех кровь застыла в жилах:

– Немедленно сообщить Миллсу! Доставить Миллсу с его Дьяволами что-нибудь – одежду, обувь, носовой платок, – чтобы был запах этих гаденышей!

– Милош, – в ужасе простонала Хелен, – что с ними хотят сделать? Я ничего не понимаю. Объясни мне…

Они оторвались от окошка и стояли теперь на коленях друг против друга. Милош протянул руки, и Хелен прижалась к нему, еле удерживаясь от слез.

– Милош, Милош, как страшно…

Снизу доносился грохот падающих стульев, топот бегущих.

– Убирайтесь! – надрывался Ван Влик. – Все вон, пока я вас не размозжил!

Шум сошел на нет, и финальным аккордом со страшной силой грохнула дверь. Хелен заглянула напоследок в дыру. Никто не потрудился погасить свет, и в опустевшем зале воцарилась тишина. Пютуа, оставшийся в одиночестве, пристроился у стойки, положив фуражку на соседний стул. Он налил себе белого вина, выцедил его маленькими глоточками, прищелкнул языком, отставил бокал и принялся за бутерброд с паштетом.

БОМБАРДОН МИЛЛС, препоясавшись кухонным фартуком, разбивал восьмое яйцо для своего омлета в надтреснутую салатницу, когда зазвонил телефон. Он машинально глянул на часы: два с чем-то. Шефа полиции в очередной раз разбудил среди ночи приступ голода, и он был вынужден встать, зная, что не уснет, пока не набьет как следует свой бегемотий желудок. Он бросил на сковороду изрядную пригоршню нарезанного бекона, вытер руки засаленным полотенцем и направился в гостиную полюбопытствовать, с чего это ему звонят в столь поздний час. Его не стали бы беспокоить среди ночи иначе как по важному делу, и от этой простой мысли приятно защекотало в груди и в животе.

Не прошло и минуты, как Миллс вернулся в кухню и по случаю доброй вести вбил в свой омлет еще два яйца. Он исполнял с удовольствием все свои профессиональные обязанности, но самой захватывающей, самой возбуждающей была для него охота на человека. Выслеживать, травить, загнать, схватить и убить… что может с этим сравниться, что еще дает так остро ощутить себя живым, всесильным, неумолимым?

А в этот раз у него будет не одна жертва, а целых две: двойное наслаждение…

Он хорошенько взбил яйца, посолил, поперчил и вылил на сковороду, где скворчал и плавился бекон. Потом прошел в гостиную, снял трубку, набрал номер.

– Алло, это казармы? – сказал Миллс. – Мне Пастора… Алло, Пастор? Готовь свору. Нет, не всех, пять или шесть. Самых лучших. Да, прямо сейчас.

В полумраке на продавленном диване что-то зашевелилось.

– А, Рамзес, услышал? Любишь это дело? – сказал Миллс, вешая трубку.

Из– под побитого молью одеяла высунулась голова. Нижняя часть лица была непропорционально вытянута вперед, как у собаки, а верхняя – человеческая: глаза, безволосая кожа, короткая стрижка над низким лбом.

– Услышал, да? Все понимаешь, а? Охо-о-ота, Рамзес! Охо-о-о-ота! Фас-с!

Миллс растягивал «о», потом выпаливал «фас», резко, с присвистом. Охо-о-ота! Фас-с!

Рамзес заскулил, скосив на хозяина заспанные глаза.

– …о-о-ота… асс… – нечленораздельно выговорил он.

– «Фас!» – поправил Миллс. – Повтори, Рамзес: «Охота! Фас!»

– …а-а…ас…

– Ладно, Рамзес, одевайся и приходи на кухню.

Омлет поспел. Миллс вывалил его целиком в глубокую тарелку, оставшуюся на столе после ужина. Отхватил огромный ломоть хлеба и откупорил бутылку пива. Запах омлета и предвкушение охоты радостно возбуждали его. Миллсу подумалось, что жизнь проста и прекрасна, если у тебя нет каких-то особых запросов. Он со смаком принялся за еду. Появился Рамзес, уже в куртке и штанах, и сел напротив. Застегнулся он наперекосяк, и куртка спереди несуразно топорщилась. Миллса это умилило. Старина Рамзес такой потешный! Однако при всем при том из человекопсов он единственный, кто научился завязывать шнурки.

– Поесть? Хочешь поесть?

– …о-эсь… – выговорило существо, и нитка слюны свесилась у него изо рта.

Миллс пододвинул ему остаток омлета, подал ложку.

– Держи, ну-ка постарайся. Аккуратно, слышишь? Ак-ку-ратно!

Рамзес неловко, но старательно обхватил ложку тремя пальцами с ногтями, похожими на когти и, контролируя каждое движение, понес себе в пасть то, что удалось зачерпнуть.

Трапеза уже подходила к концу, когда в дверь позвонили. На пороге стоял худой бледный человек со спортивной сумкой в руке.

– Я надзиратель в мужском интернате. Меня прислал господин Ван Влик. Я принес вам…

– Знаю, – оборвал его Миллс. – Заходите.

Он провел посетителя в кухню.

– Садитесь!

Тот пристроил половинку ягодицы на краешек стула, не сводя глаз с Рамзеса, и руки у него заметно дрожали.