Убийство в Кантоне - Роберт ван Гулик

Вскоре Яо вернулся, сменив парадное облачение на тонкий синий халат из хлопка и простую черную шапочку.

— Нам пора, — сказал он. — Сегодня я весь вечер занят — после трапезы надо еще поспеть на крайне важную встречу. К счастью, вечерние угощения у арабов заканчиваются довольно рано.

— А чем нас будут потчевать? — полюбопытствовал Чао Тай, усевшись в паланкин рядом с торговцем.

— У них подают очень простые кушанья, но недурственные в своем роде. Правда, ничего похожего на северную кухню, должен заметить. Доводилось ли вам пробовать нашего кантовского тушевого осьминога? Или угря?

Торговец с таким воодушевлением пустился описывать достоинства местных яств, что у Чао Тая аж слюнки потекли. Затем Яо перешел к напиткам и винам, и вскоре тайвэй убедился, что его спутник — настоящий чревоугодник. И несмотря на то, что с первого взгляда Яо казался довольно неотесанным, Чао Тай в конце концов счел его славным малым.

Они вышли из паланкина у скромного выбеленного дома привратника.

— Сегодня я съел свой дневной рис довольно рано, и от ваших разговоров о еде у меня разыгралось воображение! А потому, признаюсь, я готов проглотить сейчас целого жареного поросенка! — воскликнул Чао Тай.

— Тсс! — поспешно остановил его Яо. — Не вздумайте громогласно упомянуть тут о свинине! Мусульманам не позволено к ней даже прикасаться, так как мясо свиньи они почитают нечистым. Как, впрочем, и вино, однако у них есть другие, совсем недурные напитки. — И с этими словами торговец постучался в дверь, украшенную коваными фигурками в виде рыб.

Открыл им старый горбун в полосатом тюрбане. Он проводил гостей через внутренний дворик в прямоугольный сад с низкорослыми, диковинного вида цветущими кустиками. Навстречу вышел высокий худощавый араб. В лунном свете длинное свободное платье и тюрбан хозяина дома сияли ослепительной белизной. Чао Тай тотчас призвал его — именно этот человек призвал к порядку разбушевавшихся арабских моряков на пристани.

— Мир тебе, Мансур! — радостно приветствовал его Яо. — Я имел смелость привести с собой друга, начальника тысячи Чао Тая из столицы.

Араб смерил непрошеного гостя взглядом горящих темных глаз. На фоне темной кожи белки их сверкали особенно ярко.

— Мир всем правоверным! — зычным голосом отозвался он на чистом литературном языке.

Чао Тай отметил про себя, что если это приветствие подразумевает исключительно мусульман, то не относится ни к Яо, ни к нему самому, а это чудовищно невежливо со стороны хозяина. Но пока тайвэй это обдумывал, араб и Яо склонились над каким-то кустиком и с увлечением заговорили о выращивании цветов.

— Почтенный Мансур — большой любитель цветов, как в я сам, — выпрямляясь, пояснил Яо. — Эти душистые растения он привез с собой из дому.

Чао Тай обратил внимание на нежный аромат в саду, однако не особенно радушное приветствие хозяина и пустой желудок мешали ему любоваться диковинными цветами. Тайвэй окинул мрачным взглядом приземистый дом в глубине сада. Разглядев за ним на фоне лунного неба минарет мечети, Чао пришел к выводу, что усадьба Мансура недалеко от его постоялого двора.

Наконец араб повел гостей в просторный, напоенный прохладой покой в глубине сада. Фасад дома представлял собой ряд открытых стрельчатых арок. Войдя, Чао Тай, к своему удивлению, не обнаружил там никакой мебели, кроме пиршественного стола. Пол застилал толстый серо-голубой ковер, а по углам лежали пухлые шелковые подушки. С потолка свисал медный светильник с шестью рожками, а всю заднюю стену скрывали необъятного вида занавеси: они крепились кольцами к шесту, укрепленному под потолком, а не были, как положено, намертво прибиты к бамбуковой палке.

Мансур и Яо сели на пол скрестив ноги, и Чао Тай, немного поколебавшись, последовал их примеру. Мансур, очевидно, заметил его неуверенность, так как вновь заговорил юта своем неспешном северном диалекте:

— Я надеюсь, почтенного гостя не беспокоит сидение на полу?

— Я воин, — мрачно ответствовал Чао Тай, — а потому приучен к любым неудобствам.

— Однако мы находим свой образ жизни вполне удобным, — холодно отозвался хозяин.

Чао Тай инстинктивно невзлюбил араба, хотя не мог не призвать, что личность он незаурядная. Мансур обладал тонким, резко очерченным лицом с крючковатым, как у птицы, носом и длинными, закрученными вверх, на чужеземный манер, усами. Держался он очень прямо, а под свободным белым одеянием угадывались крепкие мышцы. Наверняка это умелый и выносливый боец.

Желая нарушить неловкое молчание, Чао Тай указал на замысловатую надпись, бежавшую вдоль стены под потолком.

— Что означают эти причудливые завитушки? — полюбопытствовал он.

— Это арабская надпись, — торопливо пояснил Яо, — отрывок из священного текста.

— И сколько же букв в вашем языке? — спросил Чао Тай у Мансура.

— Двадцать восемь, лаконично ответил тот.

— Благое Небо! — воскликнул Чао Тай. — И все? А у нас больше двадцати тысяч иероглифов, если хотите знать!

Губы Мансура скривились в презрительной усмешке. Повернув голову, он хлопнул в ладоши.

— Каким образом, провалиться этим арабам на месте, они умудряются излагать свои мысли, используя всего двадцать восемь буки? — понизив голос, спросил Чао Тай соотечественника.

–. У них не так много мыслей, чтобы тут возникали трудности, — с тонкой улыбкой в ответ шепнул торговец. — А вот и угощение!

Вошел молодой араб с медным подносом, украшенным гравировкой, где было несколько жареных цыплят, кувшин с каким-то питьем и три отделанные финифтью чаши. Разлив по чашам бесцветную жидкость, юноша удалился. Подняв свою, Мансур без особого восторга приветствовал гостей:

— Добро пожаловать в мой дом!

Чао Тай осушил чашу и счел, что благоухающий анисом крепкий напиток довольно приятен на вкус. От цыплят исходил восхитительный запах, но тайвэй не знал, как к ним подступиться, так как не видел палочек для еды. Пропустив еще по чаше, Мансур и Яо разорвали цыплят на части руками и принялись за еду. Чао Тай молча последовал их примеру. Откусив кусочек ножки, он нашел мясо превосходным. После цыплят подали блюдо с выложенным горкой шафрановым рисом, зажаренным вместе с кусками ягненка, изюмом и миндалем. Это кушанье тоже пришлось тайвэю по вкусу; как и остальные, он ел захватывая горстку риса пальцами. Покончив седой, он омыл руки в чаше с душистой водой, поданной прислужником, затем откинулся на подушки и, не сумев согнать с лица довольную улыбку, заметил:

— Воистину очень вкусно! Давайте выпьем еще! — и после того, как они вновь осушили чаши, сказал Мансуру: — А знаете, мы с вами соседи! Я остановился на постоялом дворе «Пять Бессмертных». Но верно ли я понял, что все ваши соотечественники живут в этом квартале?

— Большая их часть. Мы любим селиться подле своих святынь. Молитвы правоверных возносятся к небу с вершины минарета, а когда один из наших кораблей входит в бухту, мы зажигаем огонь маяка и молимся, благодаря за его благополучное возвращение. — Мансур глубоко вдохнул. — Лет пятьдесят тому назад один из родичей нашего пророка — да хранит его Аллах! — пришел в этот города, а потом умер в хижине у Южных ворот. С тех пор многие правоверные поселились в этом святом месте, дабы оставаться поближе к его гробнице. А моряки ваши обычно находят кров неподалеку от причала, на одном из шести больших постоялых дворов.