Злые чудеса - Александр Александрович Бушков

неоткуда было таковым взяться в безопасном тылу, где разведка в простое…

Веня был парень резкий, решительный, другим в Смерше нечего и делать. Тем более сильным было мое изумление, когда я сразу в нем заметил некоторую скованность, словно бы даже и нерешительность, чего за все время нашего знакомства не отмечалось ни разу. Но ошибиться я никак не мог. Да и он сказал сразу:

– Я к тебе, прямо можно сказать, неофициальным образом…

Опять-таки прежде этого не случалось. А за бутылочку мы оба раза садились ближе к вечеру, а сейчас едва доходило десять утра. Это-то меня не то чтобы встревожило, но заставило насторожиться: жизненный опыт показывал, что такой вот неофициальный визит особиста порой сулит хлопоты похуже официального вызова…

Что интересно, он не мялся, не тот был парень, но определенно тянул с разговором. Первый раз за все время нашего знакомства с ним приключилось такое. Мне стало самую чуточку не по себе, и я, чтобы не молчать, спросил немного настороженно:

– Случилось что?

– Как тебе сказать… Случиться не случилось, но вот по твоему Гриньше Лезных есть нехорошая информация…

– Выкладывай уж, – сказал я решительно, чтобы не затягивать. В голове у меня мелькнуло: неужели Гриньша на сей раз сотворил что-то такое, потребовавшее вмешательства особиста? Это ж и мне прилетит рикошетом…

– Дело было так… – сказал Веня, морщась.

Я увидел по его лицу и интонациям, что от себя он не добавляет ни словечка, повторяет слово в слово то, что ему рассказала… назовем это так, добрая душа. Говорит, понятно, от лица Гриньши.

– Я ж знаю, он у тебя на выпивку крепкий. Но то ли перебрал, то ли размяк на минуточку – такие вещи бывают. Итак… До чего мне осточертела эта война, слов не подберешь. Устал, спасу нет. Убежать бы за тридевять земель, так ведь некуда. К немцам нельзя категорически. Они, очень может быть, глоток шнапса дадут и папироску поднесут, скажут: «Гут, Иван, гут!» Только ведь всю оставшуюся жизнь будешь у них цепным бобиком расстилаться. Лучше уж осколок в лоб, тут хоть домой отпишут: мол, смертью храбрых… И дезертировать никак нельзя. Нет уж, спасибочки! Всю оставшуюся жизнь как заяц под кустом прятаться? Нахер надо. Есть еще третий ход, но и это никак не прокатит. Получается, как в кинофильме «Чапаев»: некуда крестьянину податься, куда ни кинь, всюду клин. И наплевать всему свету, что крестьянин от войны устал так, что нет никакой моченьки…

Он замолчал и закурил с некоторой нервозностью.

– А дальше? – спросил я уже не так осторожно.

– А ничего дальше. Та пара-тройка корешей, с которыми он сидел за флягой, помолчала, и потом кто-то сказал: разговоры такие затевать не след, может получиться чревато. Ну Лезных больше не вел ничего подобного, про обычное говорили…

– И что ты намерен предпринять? – спросил я в лоб.

А сам подумал: если бы он хотел что-то предпринять по своей линии, ни за что бы ко мне не пришел с неофициальным разговором, никогда прежде такого не было…

– А что я могу предпринять? – поморщился Веня досадливо. – Ничего я не могу предпринять. Он же не агитировал за переход к немцам или за дезертирство, вовсе даже наоборот. Ни с какой стороны не подкопаешься, неглуп землячок, ох, неглуп…

(Веня тоже был из Сибири, правда, из соседней области – но, как он однажды сам говорил, при сибирских необозримостях двести километров расстояния – это все равно что земляки, на войне особенно.)

– Ты уж сам всё обмозгуй, твой кадр – тебе и карты в руки… – Он встал, такое впечатление, с облегчением. – Сам прекрасно знаешь, чем такие вещи пахнут в боевой обстановке. А я пойду, хлопот невпроворот…

Когда он ушел, я первым делом подумал, что он мне приврал насчет «пары-тройки» корешей. Такие разговоры ведут с глазу на глаз, особенно мужики рассудительные и жизнь понимающие туго. Но если бы Веня так сказал, я непременно попробовал бы из житейского практицизма вычислить его, говоря культурно, информатора. А вот пару-тройку вычислить замучишься.

Потом в голову пришло, что думать надо не о том…

О каком таком «третьем ходе» Гриньша упомянул, мне не надо было долго разжевывать, не первый год воевал: самострел, конечно. Что на войне не такая уж редкость. Самострелы бывают разные. Те, что поглупее, стреляют сами себе в руку или ногу через буханку хлеба или свернутый ватник – и большей частью попадаются. Те, что поумнее, просят надежного кореша в них стрельнуть с небольшой дистанции, самые шустрые припасают для этого трофейное оружие – тогда их ущучить бывает гораздо труднее. Есть и вовсе уж изворотливые. Один такой попался в нашей роте, хорошо еще, не в моем взводе. Под плотным немецким огнем высунул над окопом левую руку – ну, и словил пулеметную очередь, ладонь в ошметки, кость перебило, так что руку ему ампутировали ладони на две выше запястья. Три человека это видели и моментально сообразили, что к чему, – только один не вернулся из боя, второй с натуральным тяжелым осколочным ранением увезен был в тыл, а показания третьего к делу не подошьешь без четких доказательств, которым неоткуда взяться. Вот и уехал этот тип к жене и деткам – с культей левой руки, но живой, навсегда избавленный от войны, с желтой нашивкой за тяжелое ранение. И ведь наверняка получил медаль «За победу над Германией», а потом и все юбилейные, какие были, очень может быть, в почетные пионеры приняли его, суку, на слетах ветеранов красивые слова говорил…

В общем, трудно, но вовсе не невозможно устроить себе самострел так, чтобы не попасться. Знаю еще парочку случаев, на которые не стоит сейчас отвлекаться. Однако дело всегда происходило на переднем крае, а вот служа в разведке, грамотный самострел устроить нереально, будь ты хоть семи пядей во лбу…

Я и эти мысли отбросил как второстепенные. Появилась не в пример более серьезная головная боль. Как мне подсказывал мой фронтовой опыт, я прекрасно знал, тут Веня кругом прав, чем такие вещи пахнут. Выходило, что полагаться на Гриньшу более нельзя, он, к бабке не ходи, стал слабым звеном, уязвимым местом, если уж совсем интеллигентно, ахиллесовой пятой… Иначе говоря, стал чертовски ненадежен.

Понимаете ли… Очень часто человек, открыто признающийся, что устал от войны, начинает беречь себя. Все мы, что скрывать, устали от войны, даже кадровые. Война – все же занятие для человека противоестественное, на ней убивают и калечат. Другое дело, что большинство людей загоняют эти мысли поглубже,