Совсем другая жизнь - Владислав Куликов

* * *

— Сейчас поедем в управление, — сказал редактор.

— Зачем? — удивился Ветров.

— Получать оружие.

— Опять?

— Снова, — твердым тоном поправил редактор.

Когда в городе кого-то убивали (а накануне застрелили двоих офицеров), обычно поступал приказ: раздать оружие. В целях безопасности. Через месяц-другой кто-то из офицеров или прапорщиков напивался, что называется, в дюбель. И убивал кого-то по пьянке. Поступал приказ: сдать оружие. И так по кругу.

«Так что недолго радоваться», — думал Ветров, расписываясь в журнале за получение пистолета.

Только человек, державший в руках собственное оружие и любивший его, может понять, какой это восторг!

Ты будто становишься выше. Сильнее. В этом на вид неказисто собранном металле есть необъяснимая красота. У нее черный глаз. И этот глаз — дуло — смотрит, куда захочешь ты!

Большие деньги, роскошные яхты, любовь красивых женщин по сравнению с этим не стоят ни черта!

Ба-бах!!!

Свинцовые шарики ворвутся в чью-то жизнь. И вычеркнут из нее яхты, машины, деньги. Ох, как может сглазить этот темный искусственный глаз!

— И еще. — Прапорщик с алой повязкой дежурного на рукаве звякнул ключами, закрывая сейф. — Нельзя ходить по городу в форме. Ты слышал?

— Теперь слышал. — У Ветрова появилось приятное волнение. Оно же — предчувствие. Показалось: именно с этого момента у него начнутся необычайные приключения!

* * *

Неделю у Неизвестного не было снов. Но ему и так хватало переживаний. Врач привел журналистов с телекамерой. Полная девица в короткой шерстяной юбке тыкала в человека микрофоном.

— Расскажите, что знаете? Неужели совсем ничего не помните? А вам не снится прошлая жизнь?

«Что ты знаешь про мои сны, девочка!» — человеку хотелось вырвать у оператора камеру и разбить ее об пол. Но он — сжав зубы — вытерпел это проклятое интервью.

Через день сюжет про него показали по местному телевидению. Неизвестный стал со страхом ждать визита убийц. Те не пришли. «Наверное, пронесло», — человек тайком перекрестился.

«А почему я знаю, что кто-то должен прийти? — Неизвестного вдруг бросило в дрожь. — Откуда я вообще что-то знаю?» Из подсознания выплыло страшное, пугающее слово…

Несколько секунд он просто чувствовал это слово, боясь даже мысленно произнести его.

Шизофрения!

Оно возникло само. Захватило его мысли.

«У меня шизофрения! — Неизвестного словно пронзило. — Эти сны — бред. Я чувствую себя то Филиным, то Ветровым. Кто я на самом деле? Сумасшедший?»

Первое желание — убежать, спрятаться под одеяло и заплакать.

Он пересилил себя. Пошел в библиотеку. Взял несколько медицинских справочников. Суетливо (боясь, как бы кто не заметил) нашел все, что касалось шизофрении.

Чтение его потрясло.

Все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.

Признаки бредового настроения он заучил наизусть: напряженное предчувствие надвигающейся катастрофы; необъяснимое мучительное беспокойство; восприятие себя и окружающего мира измененным. Ах, как это было близко и знакомо!

К этому можно было добавить страшные слова — онейроид, деперсонализация.

«То, что я вижу, — это не сны, а онейроид, помрачнение сознания, — решил человек. — Все это накладывается на деперсонализацию, утрату своего «я». Типичная шизофрения».

В итоге он стал бояться не только убийц, но и врачей. Вдруг догадаются о болезни — напичкают таблетками, от которых и здоровый с ума сойдет.

Мало-помалу перерыв в снах стал его даже радовать. «Бог с нами, воспоминаниями, — думал человек, — лучше останусь Неизвестным, чем шизофреником».

Но прошла неделя, и сны вернулись…

Так часто бывает: ты вроде на войне. Но война как-то проходит мимо. Где-то рядом люди совершают подвиги, получают звезды героя. А ты сидишь в полной грязи на богом забытом блокпосту. И сходишь с ума от тоски. Уже и сам рад бы пострелять. Да не представляется случая. Постепенно война начинает казаться мифом.

Потому к майским праздникам в Душанбе готовились серьезней, чем к возможным боям. Как бы ни старались господа террористы, сорвать вечера, посвященные Дню мира и труда, они были просто не в состоянии…

Вечер отдыха для офицеров и их семей в просторечье называли большой пьянкой. Обычно его проводили в актовом зале комендатуры. Кто-то пил водку и приставал к чужим женам, кто-то — танцевал до первой одышки. А на страже этого безобразия по периметру комендатуры стояли часовые.

Филин не любил большие сборища. Не увлекался спиртным. Лучшим отдыхом для него было посидеть в тишине с книжкой. Он уставал от общения с людьми, тем более — от неформального общения. Но отдохнуть не получилось. Костю вызвал шеф и в приказном порядке отправил на вечер.

— Кстати, там будет Ленка, моя племянница, отвечаешь за нее головой, — сказал Мазуров.

Почему охранять ее попросили (да так попросили, что не откажешься) именно его, Филин так и не понял. Однако перед вечером он долго начищал (до блеска!) ботинки и гладил брюки от своего лучшего костюма.

На вечере племянница выглядела ослепительно. Длинное вечернее платье плотно облегало талию. Голые плечи, пышная прическа, разрез на правой ноге — все было точно так, как Филин любил.

Хотя…

Когда он успел полюбить все это?

Они сели за один столик. Филин откровенно тяготился своей миссией. Поглядывал по сторонам. Молчал. Не улыбался.

Леночка обижалась и грустила. Сначала она даже хотела просто встать и уйти. Но это означало бы признать поражение. Нет! Ей надо было сделать так, чтобы Филин потом горько раскаивался за свое невнимание к ней!

Она последовательно закидывала удочку, предлагая разные темы для разговора.

Неожиданно он клюнул на ту наживку, на которую женщина меньше всего ожидала.

— В вас есть загадочность, — произнесла она, мысленно называя себя дурой за такое откровенное (и глупое!) заигрывание, — по-моему, вы похожи на Печорина. Знаете, «Герой нашего времени»?

— Читал. В школе, — сухо ответил Филин.

— Помню, мы еще в школе писали сочинение, — Леночка непринужденно улыбнулась (с каким трудом давалась эта непринужденность!), — в чем реализм и романтизм Печорина. Вы случайно не знаете?

— Знаю. — Константин сурово посмотрел на нее. — Сейчас объясню. Проблема Печорина в том, что жизнь ему не в радость.

— Это и так понятно. А вам в радость?