Сироты на продажу - Элен Мари Вайсман

Занимался рассвет.

Ее послание Финну так и висело под окном квартиры Даффи.

Олли заворочался, дернул ножками и стал хныкать. Макс тоже начал просыпаться. Не отрывая взгляда от окна Финна, Пия взяла Олли на руки и принялась укачивать его.

— Ш-ш-ш, маленький Олли, — говорила она, похлопывая его по спинке. — Все будет хорошо.

Она еще немного понаблюдала за окном Финна. За стеклом никто не двигался. Может, Финн повел брата в больницу? Или они все заболели? Тут Олли заголосил, сморщив покрасневшее личико и сжав в кулачки крошечные руки.

— Знаю, — успокаивала его Пия, — ты хочешь к маме. Я тебе надоела? — Она встала с кровати, прижав головку брата к щеке, и направилась к спальне. — Хорошо, хорошо. Я отнесу тебя к мутти. — Потом она остановилась и глянула через плечо на Макса: — Подожди, малыш, я сейчас вернусь.

Макс поморгал и улыбнулся сестре, еще полусонный, но Олли так оглушительно ревел ей в ухо, что мог разбудить и соседей за стенкой. Пия снова пошла к двери в спальню, и новый приступ страха болезненно сжал ей грудь. Мутти, конечно же, слышит плач Олли. Почему же она не выходит?

Пия тихонько постучала в дверь:

— Мутти, ты проснулась?

Ответа не было.

— Мутти! — Пия открыла дверь и медленно вошла в комнату, уставившись в пол на тот случай, если мама одевается. — Извини, что бужу тебя, но Олли проголодался. Вечером я покормила их детской смесью, но… — Потом она подняла взгляд и остолбенела.

Мутти лежала на боку, руки с согнутыми пальцами застыли у горла, рот был распахнут, словно в молчаливом крике. Уже засохшие темно-красные потеки тянулись из носа, рта и глаз, а кожа посинела. В тяжелом воздухе висел медный запах густой крови.

— Мутти! — еле слышно выдохнула Пия.

Молчание.

— Мутти!

Девочку пронзило внезапное осознание ужаса случившегося. Ноги у нее подкосились, и она, чуть не уронив Олли, согнулась от щемящей боли в груди. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за спинку кровати. Пол под ней словно покачнулся.

Олли заревел громче, заполнив криком всю комнату.

Пия упала на колени, в ушах у нее стучала кровь. Нет.

Этого не может быть! Перебарывая головокружение и глотая ртом воздух, она подползла к кровати сбоку; деревянный пол царапал голые колени, как терка. Дрожащими руками Пия стискивала тельце орущего брата.

— Мутти! — кричала девочка. — Вставай! Не смей нас бросать! — Она задержала дыхание и осторожно протянула трясущуюся руку. — Пожалуйста, мутти, проснись!

Пальцы погладили рукав материнской кофты, и Пия отшатнулась, чувствуя, как в животе все перевернулось. Ей даже не нужно было прикасаться к коже матери, чтобы понять: пришла беда. Схватившись за край влажного матраса, Пия кое-как поднялась, схватила мать за плечо и встряхнула несколько раз. Тело мутти дернулось туда-сюда, как огромная тряпичная кукла.

В горле у Пии вскипел пронзительный крик, но она стиснула зубы. Снова упав на колени, она позволила Олли сползти на пол — у нее не осталось сил держать его. Младенец, лежа на спине, еще больше покраснел и закричал с новой силой. Макс в другой комнате тоже расплакался. Пия закрыла лицо руками и зажмурилась: а вдруг, когда она снова поднимет веки, видение мертвой матери исчезнет? Ведь этого не может быть! Мутти не умерла. Она жива!

Потом девочка уперлась руками в пол, чтобы не упасть, и открыла глаза. Мать по-прежнему лежала на кровати вся в крови. Пия застонала и повалилась на пол, задыхаясь и беспорядочно дергая руками и ногами. Из груди рвалось надрывное рыдание, и некоторое время ей едва удавалось вздохнуть. Неутешный плач выжимал из нее все силы. Олли выл рядом, не понимая, что мамы больше нет и его жизнь изменилась навсегда. Он протянул ручку к Пии и схватил ее рукав крошечным кулачком. Сестра взяла малыша и прижала к груди; плечи ее содрогались, в голове метались ужас и горе.

Больше всего на свете ей хотелось потерять сознание и провалиться в никуда, где боль и страх не доберутся до нее. Но нужно позаботиться о мальчиках. Придется выйти в другую комнату и взять Макса, который теперь тоже заливался душераздирающим плачем. Решившись, Пия поднялась на ватных ногах и, прижимая к себе Олли и шатаясь, пошла на кухню. Там она подхватила другой рукой Макса и, чуть не спотыкаясь, понесла братьев назад в спальню. Не в силах перебороть головокружение, Пия, часто дыша открытым ртом, сползла по стене напротив кровати. Тело ее словно превратилось в щепки для растопки, нервы разлохматились и искрили, грозя в любую минуту вспыхнуть. В голове царила сумятица, живот крутило, а сердце переполняли горе, ужас и нежелание верить в случившееся. Мути не могла умереть! Она даже простужалась редко. Как она подцепила инфлюэнцу? Она всегда держала ноги в тепле, надежно укутывалась, выходя на улицу, и даже ела сахар, вымоченный в керосине.

Пия неотрывно смотрела на мать. В горле стоял ком, на руках плакали дети. Что им теперь делать? Кто о них позаботится? Пия подвывала вместе с братьями, сдерживая желание завизжать во весь голос, и черные кандалы скорби с тошнотворным лязгом сомкнулись на ее разбитом сердце.

11 октября

Двадцатилетняя Бернис Гроувс чуть ли не в тысячный раз за последние несколько дней выглянула из окна третьего этажа здания в переулке Шанк в Пятом квартале, пытаясь сообразить, как покончить с жизнью. Она подумывала броситься на мостовую, однако боялась, что всего лишь сломает ноги, но не умрет. Можно порезать вены на запястьях кухонным ножом, но Бернис не выносила вида крови. Еще была отрава для крыс, которую муж принес перед мобилизацией на войну, но умирать в корчах не хотелось. Смерть должна быть быстрой и безболезненной. Пусть это и трусость, но жизнь больше не интересовала Бернис. К тому же ее исчезновения никто и не заметит. Тут взгляд молодой женщины упал на бельевые веревки, натянутые между домами с обеих сторон переулка, точно гигантская паутина. Если сплести несколько штук, пожалуй, получится крепкий канат, на котором можно повеситься. Но как их достать? Не обходить же квартиры с просьбой одолжить бельевую веревку. Ей даже дверь не откроют. С началом эпидемии — неделю назад? десять дней? две недели? — горожане пускали в дом только близких родственников, да и то не всегда.

В переулке больше не играли дети, женщины не спешили по хозяйственным делам, мужчины не насвистывали по пути домой с работы. Даже белье никто не вывешивал на улицу. Единственным живым существом, которое Бернис видела в последние дни, был дворник, посыпавший переулок каким-то порошком, да еще бурый пес, который обнюхал два завернутых в простыню тела на другой стороне переулка и потрусил дальше, водя носом по мостовой. Нередко Бернис гадала, не осталась ли она последним живым человеком на земле.

Немудрено, что живший выше этажом мистер Веркнер застрелил жену и двоих детей, а потом покончил с собой, не желая дожидаться инфлюэнцы. В то время как остальные жители города тряслись от страха, а возле моргов и кладбищ росли груды трупов, он сам решил свою судьбу. Бернис тоже так поступила бы, если бы неделю назад знала, как все обернется. И если бы у нее был пистолет.