Моя сестра живет на каминной полке - Аннабель Питчер

Директору и в голову не пришло, что беседует он вовсе не с мамой, а с моей пятнадцатилетней сестрой. Как она с ним говорила! Ну просто взрослая мадам. Заявила, что раз у него нет ни одного живого свидетеля, который видел, как я прячу вещи к себе в мешок, она не станет меня наказывать, поскольку это было бы несправедливо. Директор даже заикаться начал – я сам слышал! Тут Джас добавила, что если у него нет стопроцентной уверенности, что меня не подставил кто-то из класса, то оставлять меня после уроков – это вопиющая несправедливость. Директор только в трубку сопел. А Джас напоследок говорит: «Благодарю вас за то, что поставили меня в известность, но я убеждена, что Джеймс невиновен». А директор наконец очухался и ответил: «Спасибо, что уделили мне время, миссис Мэттьюз». А Джас: «Всего наилучшего». И повесила трубку. И мы начали хохотать – остановиться не могли! И пошли ужинать. Уселись перед теликом с тарелками – куриное филе в сухариках и картошка из микроволновки. Джас к своей порции почти не притронулась, так что мне досталось в два раза больше. Она даже испугалась:

– Не съешь ведь столько.

Я и ухом не повел. Я могу съесть больше всех, кого знаю. В пиццериях со шведским столом могу умять тринадцать кусков пиццы, даже пятнадцать, если без корочки.

– Ну ты и обжора, – засмеялась Джас.

А я приложил палец к губам:

– Ш-ш-ш.

Снова показывали рекламу Крупнейшего в Британии конкурса талантов, и эта реклама навела меня на одну мысль.

Мотор заглох прямо под нашими окнами. Мама! Я замер – сейчас послышатся шаги по дорожке! – но все-таки заставил себя остаться в постели. Слишком часто я бросался к окну, а мама на моих глазах превращалась то в молочника с бутылками, то в фермера на тракторе, то в соседей, возвращающихся домой с работы. Не могу больше этого видеть! Однако на этот раз машина не просвистела мимо нашего дома. На этот раз машина завернула прямо к нам во двор. Должно быть, мистер Уокер наконец-то дал маме отгул. Я соскочил с кровати, одернул футболку, поплевал на руки и пригладил волосы. Мама ненавидит водить машину и все же проехала тысячу километров, ночью, потому что ужасно соскучилась по мне!

Я рванул к двери, Роджер следом. Уже взявшись за ручку, я услышал, как скрипнула половица. Джас кралась на цыпочках к лестнице и хихикала в свой мобильник.

– Неужели ты здесь! – шептала она.

Я ждал, что сейчас она стукнет мне в дверь и скажет: «Мама приехала», но она прошла мимо моей комнаты и спустилась по лестнице.

Я тоже двинул вниз. Роджер, в восторге от того, что я не сплю посреди ночи, как чокнутый терся о мои ноги, мешался. Я подхватил его на руки, и он заурчал. Прижимая Роджера к груди, я крался за Джас. Даже не заметил, что не дышу. Только в самом низу спохватился, когда в груди заболело. Джас стояла на крыльце, ее силуэт вырисовывался на стекле. Она обхватила маму руками, а та уткнулась ей в плечо.

Бабуля говорит, люди от ревности зеленеют. По-моему, это не так. Зеленый – спокойный цвет. Свежий цвет. Чистый и прохладный, как ментоловая зубная паста. А ревность – красная! Она опаляет вены и выжигает кишки.

Еле переставляя ноги, я дотащился до двери. Роджер извивался, выдираясь у меня из рук, я опустил его на пол, и он кинулся в прихожую. Джас и мама, обнявшись, покачивались, будто танцевали под музыку, которую они слышали, а я – нет. Я приоткрыл щель для писем, в лицо дунуло холодом. И дымом. Трубкой Найджела.

– Ты здесь, – шептала Джас. – Как я рада!

Послышался звук поцелуя, я представил, как мама прижимается губами к щеке Джас. Я припал лицом к щели, но смог различить только фигуру в куртке. Как мне хотелось вцепиться в черную ткань руками! Я ужасно боялся, что мама снова исчезнет.

– Тебе нельзя долго задерживаться. – И Джас тихонько рассмеялась. – Если папа узнает, я – труп. – Снова поцелуйное чмоканье. – Тебе пора.

Я ждал, что она добавит: «Только сначала поздоровайся с Джейми». Не дождался. Замерев, почти не чувствуя, как бьется сердце, я напряженно прислушивался. Джас хотела сохранить маму в тайне!

– Пора, – простонала Джас.

Я распрямился. Мама не может уехать, не взглянув на мою футболку! У меня внутри словно военный оркестр надрывался – в сердце, в голове, в том месте на шее, где – БУМ-БУМ-БУМ – барабанит пульс. Джас прижалась спиной к входной двери.

– Малыш! – пробормотала она, что было довольно странно, но раздумывать над этим было некогда, потому что я уже поворачивал ручку двери…

Джас ввалилась в дом и рухнула на ковер, а я открыл рот, чтобы крикнуть ей: «Предательница!» – и… поперхнулся. Потому что на этот раз мама превратилась не в молочника, не в фермера и не в соседа, возвращающегося с работы. А в парня с зелеными, торчащими во все стороны волосами, в черной кожанке и с пирсингом на губе. Я закрыл рот. Потом снова открыл и снова закрыл.

– Здорово на рыбу смахиваешь, – заметил парень.

– Все лучше, чем на зеленого ежа, – буркнул я.

Вообще-то прикольно сказал. У меня еще никогда так не получалось. Парень расхохотался, его «ха-ха-ха» пахло дымом.

– Я Лео. – И он протянул мне руку, как взрослому.

Я пожал ее с таким видом, будто мне не впервой.

– Джейми, – говорю и не знаю, когда руку отпускать-то? Но он сам отпустил мою ладонь, и она шлепнулась вниз. Я еще долго чувствовал, как ноют пальцы.

Джас наблюдала за нами, сидя на коврике в прихожей. Я так обрадовался, что никакая она не предательница, что у меня рот растянулся до ушей.

– Хитрый проныра! – прошипела Джас.

Без черного грима глаза у нее просто огромные, и она все поглядывала на лестницу – боялась, вдруг папа спустится. Хотя мы оба прекрасно знали, что он дрыхнет у себя в комнате.

Лео помог Джас подняться. Он был высокий и сильный, в общем – классный. Джас доставала ему до подмышки, он обнял ее за плечи.

– Смотри не проболтайся, – прошептала Джас, прижимаясь к Лео.

Я стоял как дурак и не знал, мне-то чего делать. Хорошо, Роджер пришел и потерся о мою ногу. Я схватил кота и крепко обнял.

А эти двое снова принялись целоваться. Я смотрел, смотрел, а потом вспомнил бабулины слова: «Пялиться неприлично». Ну и пошел себе, типа, невелика важность – сестра целуется в прихожей в двенадцать минут первого. Лунный свет заливал кухню, и все было такое странное, бесцветное. Словно я очутился в глазах миссис Фармер. И как только она могла обвинить меня в воровстве! Я в жизни ничего чужого не брал, кроме винограда в супермаркете, куда мы с мамой ходили покупать всякую всячину. Когда она не смотрела, я отрывал от кисти одну виноградину, засовывал в рот и придавливал языком, чтоб мама не заметила, что я жую, и не догадалась.