Игра в метаморфозы - Бернар Миньер

По мере того как Улисс рассказывал, интерес Саломона возрастал в геометрической прогрессии.

– Восемьдесят девятый, пятнадцатый, восемнадцатый, – проговорил он. – Почему такая долгая пауза между первыми двумя преступлениями?

Докторанты переглянулись, Улисс пожал плечами.

– Возможно, преступник сидел в тюрьме.

– Или был за границей, – подсказал Алехандро, – и убивал уже там.

– Первую пару застрелили, вторую и третью зарезали. Кроме того, у первой пары был ребенок, у остальных детей не было. Что-то тут не вяжется… То есть в общей сложности у нас есть позы тел, сочетания цветов и то, что тела были обнажены?

– Не только, – с явным удовольствием произнес Улисс.

Саломон повернулся к нему. Глаза англичанина блестели.

– Что еще?

– Чтобы удержать тела в нужных позах, преступник пользовался клеем.

– Клеем?

– Да. Причем большим его количеством… Экстра-сильным клеем. Он смазывал спины, руки и прочие части тела своих жертв, чтобы те держали нужные ему позы.

– И что, никто, кроме ДИМАСа, не сопоставил эти детали?

Улисс расплылся в широкой улыбке.

– Всеми этими делами занимались разные ведомства. В контакт они не вступали, учитывая большие расстояния: место первого преступления находилось на севере страны, место второго – в центре, а место третьего – на юге. Если все это дело рук одного человека, то в последние несколько лет он много ездил. И потом, как ты заметил, с момента первого преступления прошло уже тридцать лет.

Саломон покачал головой. В испанской полиции и Гражданской гвардии хватало баз данных: интранет СИНДЕПОЛ для жалоб, ПЕРПОЛ для тех, кто уже имел неприятности с законом, ВИОГЕН для серьезных случаев насилия. Но прежде всего – СИГО, система, объединенная общим центром управления, несомненно, самая крупная база данных, о которой как-то один генерал сказал: «Того, что нет в СИГО, просто не существует». Но судебной полиции страны недоставало программы и базы данных, созданных специально для определения серийных преступлений и способных объединить их по признаку способа совершения и по подписи преступников, совершивших самые жестокие из них явно в навязчивом состоянии. Недоставало и их аналогов в других странах.

До этого дня. Потому что теперь у них был ДИМАС. А ДИМАС превосходил все другие системы.

– Если придерживаться гипотезы, что речь идет об одном и том же убийце, – сказал Улисс, – то нанесение ножевых ранений или огнестрел – это способы совершения преступлений, которые, как известно, могут со временем изменяться по необходимости. А вот красный и зеленый цвета, супружеские пары в качестве жертв и мизансцены тел – это как бы подпись убийцы, которая, по твоим словам, не меняется.

– А клей?

– А клей – и то и другое сразу, – ответил Алехандро. – Он – и часть способа совершения, поскольку удерживает тела в нужном положении, и в то же время часть подписи, поскольку положение тел и есть мизансцена…

Особенно спешить с выводами они не стали. Когда криминалист снова заговорил, он тщательно подбирал слова:

– То, что вы мне только что рассказали, означает, что ДИМАС и в самом деле обнаружил убийцу, возобновившего свои преступления через тридцать лет. Этот убийца изворотлив и, как и прежде, выстраивает из своих жертв некую картинку. На тридцать лет он полностью исчез из поля зрения, а затем взялся за старое, и последний удар нанес меньше года тому назад, так?

Оба студента переглянулись. Саломон внимательно на них смотрел.

– Браво, – произнес он наконец, и голос его чуть-чуть дрожал. – Это невероятно! Мы наконец чего-то добились… Вы что-нибудь рассказывали об этом?

– Пока нет, – ответил Улисс.

– Пойдите, найдите ребят. Надо, чтобы все знали. И выпейте за это как следует нынче вечером: ваша работа того стоит!

Понедельник, вечер

Вечером туман стал еще гуще, и свет уличных фонарей смотрелся как продолжение размытых гало желтых лун, выстроившихся вдоль улиц. Ночь в Саламанке дышала древностью многих веков. Фонари, сиявшие, как драгоценные камни в витринах антикваров, мало чем отличались от тех, что освещали пассажи времен Альфонса IX Леонского в 1218 году. Зябко кутаясь в пальто, Саломон думал о тех профессорах, что ходили раньше по этим улицам, а теперь населяли кладбища. В такт своим шагам он мурлыкал вполголоса:

«Yesterday, all my troubles seemed to far away, now it looks as they’re here to stay…»[13]

На улицах было людно. Главным образом полно молодежи. Главным образом, студентов, причем студентов в сильном подпитии. Если и существовал диплом, который Саламанка охотно выдавала, так это был диплом гуляки. Здесь учеба и праздник всегда хорошо ладили между собой. В свое время Саломон тоже попьянствовал вволю.

Но это время теперь было далеко. В каждом молодом существе сидит спящий старик, подумал он. А вот наоборот бывает не очень-то часто.

Он подошел к своему дому 62/64 на улице Замора. Старинное трехэтажное здание с барочным фасадом, лепными карнизами, эркерами и затейливыми балконами выглядело таким же перегруженным, как и все городские памятники. На первом этаже располагались обувной магазин и парикмахерская. На фасаде красовалась надпись «DANIA PALACE»; Саломон понятия не имел, зачем она нужна. Рядом располагалось кафе под названием «Колониальное» (кофе-закуски-ликеры). В это кафе он любил заходить по утрам, к открытию, хотя и имел некоторые сомнения по поводу происхождения его названия.

Саломон жил на последнем этаже. Свою квартиру в триста квадратных метров он приобрел в те времена, когда недвижимость еще не стала всеобщим безумием. Предыдущий владелец повесился на люстре через два дня после того, как его супругу в почтенном возрасте ста трех лет унес в мир иной рак. Однако Саломон рассудил, что это хорошее предзнаменование: повесившийся старик и сам дожил до девяноста семи лет, а потому вполне резонно решил, что хватит, зажился он на этом свете. С другой стороны, криминолог, штудирующий древнеримских и греческих философов, усмотрел в этом поступке то, что он назвал «философским самоубийством».

Саломон отпер замок входной двери.

Любой, кто входил в эту квартиру, сразу ощущал себя в окружении книг. Книги сплошь покрывали стены коридора, трех гостиных и спальни; книжные полки были оборудованы даже над дверями. Книги с темными кожаными корешками тускло поблескивали в полумраке золотом обрезов и названий, а более светлые корешки пожелтели от времени. Поэзия, философия, театр, книги по искусству. Кроме того, здесь стояли 193 романа и 158 повестей Сименона, 66 романов Агаты Кристи и 17 знаменитых приключенческих романов Мануэля Васкеса Монтальбана[14] о гастрономе и детективе Пепе Карвальо. Плюс десять томов его «Карвальо – гастронома»[15] вместе с «Безнравственными рецептами».