У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

— Коль засухи не будет и саранча не нападет, урожай добрый соберем.

— Да убережет нас бог от такой беды! Теперь в полной силе чувствуешь себя?

— В полной, твоя милость.

— Сможешь сопровождать нас в Царьград?

— Пойду, твоя милость, коль будет на то воля твоя!

— От всего ли сердца говоришь слова эти?

Ворник выхватил из ножен саблю, искусно сработанную его молочным братом, рабом на вотчине, и поцеловал ее.

— Клянусь этой саблей и жизнью клянусь, что защищать твою милость буду от всех напастей!

Барновский протянул ему руку.

— Подойди, ворник!

Лупу прикоснулся губами к белой руке господаря, который вдруг с интересом посмотрел на его красивую саблю.

— И сабля, и рука, которая держит ее, надеюсь, станет нам опорой. Но скажи-ка, ворник, откуда у тебя такая замечательная сабля? Похоже — работа дамасских мастеров. Только там умеют делать твердую и в то же время гибкую сталь.

— Даже в Дамаске, твоя милость, такие не делают, — с гордостью ответил ворник, вкладывая саблю в ножны.

— Вот это да! — вскричали удивленные бояре. — Вот так сабля! Сколько за нее выложил?

Барновский взял саблю в руки, внимательно ее рассмотрел и сказал:

— И все-таки, сабля эта сработана в Дамаске.

— А я говорю — на нашей земле ее смастерили!

— Невозможное дело! Здешним мастерам неизвестны секреты очистки стали, — промолвил воевода.

— Как видишь, твоя милость, известны!

— И кто сей мастер?

— Невольник с моей вотчины.

Господарь посмотрел на него с укором.

— И такого умельца ты держишь при себе, а казна нанимает иноземных мастеров и платит им кучу денег?!

— Великая у меня в нем нужда, государь.

— Мотыги, вилы и лопаты могут мастерить тебе и кузнецы-цыгане. Стране нашей оружие нужно, как можно больше и хорошо сработанного. Без промедления доставить раба в Сучаву, в оружейницу! Взамен даю тебе двух рабов-цыган.

— Ладно! — согласился ворник. — По чести говорю, твоя милость: даже братьям моим не отдал бы его, но твоей милости — даю!

— Прекрасно! Присмотри, жупын постельничий, чтоб обмен сделан был без промедления.

Вечером того же дня, когда ворник сидел за столом у своего приятеля, постельника Янку Костина и угощался вином, с господарского двора выехали четыре стражника во главе со старшиной Плоицей и направились в Сучаву. Старшина вез господарский приказ, которому предстояло самым печальным образом изменить судьбу того, кто был ворнику товарищем детства.

А тем временем Лупу пил крепкое и сладковатое вино и по мере того, как одолевал его хмель, все больше и больше мрачнел.

— Плохо сделал, что отдал невольника! — хлопнул он ладонью по столу.

— Мог бы взять шесть цыган за него, — сказал жупын Янку. — Такой мастер...

— Не в этом дело, — насупился ворник. — Тут честь моя задета.

Хозяин дома пожал плечами. Откуда было ему знать, что всего месяц назад, когда ворник ехал в свое имение Медвежий лог, где хозяйствовала госпожа Ирина, остановили его на дороге старуха и молодой парень в истрепанной одежде. Они пали на колени в дорожной пыли и только чудом не попали под копыта лошадей.

— Кто вы такие? — спросил их разгневанный ворник.

— Агафья я, няня твоей милости, молоком своим кормила тебя, когда младенцем был. А это Пэтракий, не знаю, помнишь ли его еще, потому как тьма времени утекла с тех пор, как мы не видали тебя. Был ты еще мальчиком, когда госпожа Ирина отдала тебя в Тырговиште в учение дьяку.

Время изменило их до неузнаваемости. Агафья постарела, а Пэтракий превратился в видного из себя мужчину. Ворнику вспомнился и день их расставания. Из-за какой-то ерунды был поднят шум, разделивший дороги их детства.

А было это на пороге осени. Лупу и Пэтракий играли в войну. Лупу был турецким султаном, а Пэтракий — воеводой Штефаном.

— Саблями рубиться будем или испытаемся в честной борьбе? — спросил товарища Пэтракий.

— В честной борьбе, — ответил Лупаш.

Туго обхватившись руками, мальчишки, пыхтя, кружились, пытаясь свалить один другого на землю.

В окно, время от времени, отрывая глаза от часослова, поглядывала госпожа Ирина.

Пэтракий вдруг рванул своего противника и свалил на траву. Упершись ему коленом в грудь, он крикнул:

— Сдавайся, басурман, или голову долой!

— Не сдамся! — пыхтел красный от натуги и злости Лупаш.

Госпожа вскочила, как ужаленная, увидав отпрыска боярских кровей прижатым к земле невольником.

— Встань немедленно, Лупаш! — крикнула она в гневе. Мальчики поднялись и недоуменно смотрели на нее.

— Иди в дом! — приказала она своему сыну. А ты сейчас же ступай на птичий двор и мать свою пришли ко мне! Как смеешь ты, гаденыш, поднимать руку на своего хозяина?! Ноги твоей тут чтоб больше не было! Знай свое место!

Пэтракий ушел пристыженный и перепуганный. Никак не мог мальчик понять, почему так взъелась на него хозяйка. Что он такого сделал?

Агафья во весь дух примчалась к госпоже.

— Горе мне, горе! Что натворил мой Пэтракий?! — ломала она в волнении и страхе руки.

Еще молодой осталась она вдовой. Муж ее, Михня, погиб на охоте, защищая хозяина своего агу Николая, отца Лупаша, от разъяренного медведя. В благодарность боярин хотел дать ей вольную и клочок земли, но воспротивилась госпожа Ирина. И, быть может, наделил бы ее боярин землей, но вскоре он скончался, и обе женщины остались вдовами, с грудными детьми на руках. От великого горя у боярыни пропало молоко и взяла она Агафью, тогда молодую и здоровую, вскармливать ей сына. Боярское дитя было слабым и плаксивым. Много ночей не спала Агафья, баюкая его. И так малыши росли, а она в равной мере одаривала их и своим молоком, и своей любовью...

— Что он натворил? — с дрожью в голосе спросила несчастная женщина.

— Если сегодня по малолетству еще не натворил, то натворит завтра! Дурные у него наклонности у сынка твоего, Агафья. Стал входить в силу. Завтра же отведешь его в кузню. Пусть