Дети блокады - Михаил Сухачев

– Дядь, вы Спичкина знаете?

– Антошку, што ль? – уточнил вахтер. – Кто ж его не знает!

– А я его сын, – гордо и с надеждой сказал Валерка. – Так мы пойдем? – И он потянул Витьку во двор.

– Постой! Постой! Куда это «пойдем»? – перегородил вахтер дорогу. – Нельзя.

– Почему нельзя? Я все время к нему ходил.

– При мне не ходил. Я тебя в первый раз вижу, хотя работаю на Кировском более сорока годов. Почитай, от теперешнего директора до последнего ремесленника всех знаю. Да што теперешний директор, я Ленину в восемнадцатом[13]ворота отворял, во!..

Старого человека, видимо, не баловали вниманием, и ему захотелось выговориться. Но ребятам не терпелось скорее пробраться на завод. Через открытую дверь проходной была видна вся территория и на ней множество бронемашин, танков, всякой гусеничной техники.

Валерка потянул Витьку в обход вахтера. Они уже намеревались броситься наутек, но вахтер разгадал их замысел:

– Не озоруй! А то… время военное. – И он с достоинством поправил винтовку на плече.

Ребята возвращались домой разочарованные. Тревога застала их на углу Курской и своей Воронежской.

– Бежим! – крикнул Витька. – Успеем!

Но едва они поравнялись с подворотней, как совсем рядом раздался жуткий грохот. Оба упали на землю и прижались к стене. Но потом поднялись и хотели бежать дальше. Однако дворник в белом фартуке и военной каске сгреб их и втолкнул под арку дома.

Грохот взрывов не прекращался. Такой сильной бомбежки еще не было. Дом, в подворотне которого спрятались ребята, непрерывно содрогался. Начали сыпаться стекла.

– Прижмитесь плотнее, – приказал дворник ребятам, показывая, как надо это делать. И казалось, он не просто прижался к стене, а вдавился в нее.

Явственно чувствовался запах дыма.

Дворник выглянул из подворотни.

– Мать честная! На Лиговке горит! Да это же дом моей дочки! – Причитая, он опрометью помчался в сторону пожара.

Ребята тоже высунулись на улицу. В стороне Лиговки и дальше, на Тамбовской, зловеще поднимался черный столб дыма. Но еще страшнее было небо на противоположной стороне. Густые, серо-черные, до жути громадные облака заполнили полнеба. Их рельефность подчеркивалась наступающими сумерками. Облака медленно поднимались вверх и также медленно расползались в стороны, отчего трудно было понять, где источник пожара. На фоне гигантского скопления дыма пятиэтажные дома потеряли свои размеры, объемность, внушительность. Они казались какими-то плоскими маленькими квадратиками.

– Газовый завод горит, – тихо сказал Валерка.

– Не, скорее «Красная звезда» или Бадаевские склады.

Они свернули за угол и услышали, как сзади завыла сирена пожарной машины. От Обводного канала на полной скорости мчались три красные, еще не перекрашенные в защитный цвет машины.

– Пойдем до угла Прилукской, глянем, где это, – предложил Витька.

Но на Прилукской пожара не было, и потому они дошли до Расстанной, свернули на Боровую и дальше на Киевскую. Отсюда было видно, что горели Бадаевские продуктовые склады. От угла Новой улицы, возле полотна железной дороги, забор был повален, открывая панораму пожара. Со стороны заводов имени Карпова и «Красной звезды» бежали люди с баграми, ломами, ведрами.

Влекомые народом, ребята устремились к складам, объятым пламенем. Горели ряды длинных деревянных строений, расположенных вдоль железнодорожной ветки. Уже на почтительном расстоянии чувствовался жар, слышался треск и злобный вой остервенелого беспощадного пламени, заглушавшего крики людей.

– Давай к цистернам! – обратился к толпе мужчина в черной кожаной куртке. – Там спирт. Здесь уже ничем не поможешь!

В этот миг целиком повалилась стена близлежащего склада, обнажив двухъярусные стеллажи со стоящими на них мешками, объятыми тонкой пленкой бледно-голубого пламени. Горел сахар. Верхние стеллажи еще держались, но с них стали падать светящиеся голубые бомбы, и в месте их падения тысячи голубых искр разлетались в разные стороны.

Ребята кинулись вдоль путей, куда бежали и все. Там, в стороне Новодевичьего кладбища, помещения еще только занимались огнем и вокруг них орудовали люди. А на путях, в 20–30 метрах от складов, стояли несколько цистерн с надписями: «Огнеопасно».

Здесь командовал тот самый мужчина в кожаной куртке.

– Тарвид, – обратился к нему один из военных, – обеспечь охрану каждой цистерны от возможной диверсии. Взрыв их опаснее десятка бомб.

Ребята уцепились за платформу, которую уже начали двигать, и что есть мочи стали помогать взрослым откатывать груз «опаснее десятка бомб».

Уже здесь ребята услышали, что пожар сильно повлияет на продовольственное снабжение ленинградцев.

На следующий день по городу поползли слухи, один мрачнее другого, предрекая близкий голод. Точно никто не знал, что и сколько сгорело, но называли громадные цифры.

Спустя четыре дня после бомбардировки Бадаевских складов и через десять дней после первого сокращения вторично снизили норму хлеба по карточкам.

…Первое снижение нормы продуктов, проведенное 2 сентября, прекращение продажи пива, мороженого, пирожков и пирожных почти незаметно прошли для Стоговых, потому что в их семье все это считалось излишеством. Но второе снижение нормы на хлеб и введение в столовых порядка вырезки талонов из продуктовых карточек насторожили Александру Алексеевну, ведь дочери обедали в производственных столовых.

Впервые в жизни Виктор увидел мать за столом с карандашом и листом бумаги.

– Ма, ты что это? – удивился он.

– Да надо подсчитать. Никак не осилю. Ну-ка сядь, помоги. Пиши. – Она стала диктовать, разложив карточки на столе: – Галинкины карточки: хлеб в день – пятьсот, крупа на месяц – полтора кило, сахар – два кило, жиры – девятьсот пятьдесят, мясо – полтора кило в месяц. Теперь моя, Ольгина и Анина…

– А мои карточки? – перебил Витя.

– Наши – служащие, а твоя – иждивенческая. Не перебивай, пиши: хлеб – по триста, крупа…

Витька писал машинально, потому что мысли были заняты обидой за свое иждивенческое продовольственное содержание. Впервые до сознания дошло, что дома он, попросту говоря, нахлебник, получает меньше всех, а ест наравне или даже больше.

– Ма, выходит, я дармоед. Я работать пойду, – угрюмо заявил он, – не хочу сидеть у вас на шее.

– Да я и не против, чем шалопайничать. Только кто тебя возьмет в двенадцать лет? Да ты и не дармоед. Школа на нас с тобой держится. Она хоть и не работает, но ухода требует большого. А если еще не будешь болтаться, пропадать где попало со своими дружками-балбесами, так большего от тебя ничего и не требуется. Намедни приходил военный из МПВО, сказал, чтобы три живущие здесь семьи составили график дежурства на крыше во время налетов. Обещал прислать каски, противогазы и какую-то брезентовую робу.