Бунт Дениса Бушуева - Сергей Максимов

– Я пришла справиться о вашем здоровье и поблагодарить вас… Вам не трудно говорить?

– Нет?.. ничего… – лениво ответил Бушуев, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть. Его сразу поразил ее голос, мягкий и приятный, с какой-то скрытой силой и страстностью. И вдруг он как-то сразу понял, что это непременно мать той девочки. Это было неприятно. Неприятно потому, что теперь не хотелось думать ни о девочке, ни о всем том, что было связано с нею или напоминало о ней.

– Я мать девочки, которую… из-за которой вы разбились, – сказала Ольга, не спуская упорного и внимательного взгляда с тусклых глаз Бушуева и пытаясь заглянуть в них.

Бушуев не отвечал. Снова наступило молчание. Ананий Северьяныч негромко кашлянул и что-то пробормотал.

– При чем тут ваша девочка… – досадливо поморщился Бушуев. – Девочка тут ни при чем… просто испортилось управление…

Вышло, быть может, несколько грубо – так, по крайней мере, показалось Лапшину. Сказал же это Денис не из ложной скромности и не из желания погрубить и покапризничать, как это часто бывает у больных, а все по той же причине: не хотелось думать о девочке. А признайся он – начнутся расспросы, соболезнования, частые посещения, да еще – не дай бог – цветы и фрукты, которых Денис боялся, как огня.

Но он одного не учел: тонкая и умная Ольга мгновенно поняла его. Она едва приметно улыбнулась, показав ямочки в уголках ярких губ, и перевела разговор:

– Я вас ведь никогда не читала, хотя и слышала о вас. Однажды чуть-чуть не попала на ваших «Братьев» в МХАТ…

– Так ведь вы от этого ничего не потеряли, что не читали-то, – так же неохотно ответил Денис и, помолчав, спросил: – А вы кто, по профессии-то?

– Никто. Просто женщина. Мать, – кратко ответила Ольга Николаевна.

«А она забавная», – подумал Денис, пытаясь разглядеть ее, но все было, как в тумане, и, кроме белого пятна лица, он ничего не видел.

– А после смерти мужа – стала машинисткой, – добавила она.

Между тем Лапшин, не отрываясь, как зачарованный, разглядывал ее. Своеобразная красота Ольги поразила его. «Вот бы написать портрет с нее, – думал он. – Только непременно во весь рост. Все дело в этой фигуре, в глазах и в улыбке. И даже не в них: главное, в движениях, в движениях всего: тела, рук, глаз, губ…»

– А как зовут вашу девочку? – лениво спросил Бушуев.

– Танечкой…

– Таня… Что она – очень перепугалась?

– Нет… не очень. Всё хорошо, слава Богу.

Бушуев повернул голову к стене и вяло осведомился:

– А вы что – в Бога веруете?

– Нет… – кратко и быстро ответила она, и в голосе послышалась какая-то новая нотка, не то раздражения, не то нежелания говорить на эту тему.

– И не веровали никогда? – не унимался Денис.

– Когда-то, в детстве… – уклончиво ответила она. – А вам, собственно, зачем знать это?

– Да ведь без Бога-то как, – вмешался вдруг Ананий Северьяныч. – Без Бога оно, стало быть с конца на конец, трудновато…

– А я вас не познакомил, – вспомнил Бушуев. – Это отец, а это – друг, художник Лапшин, Кирилл Осипович.

Ольга Николаевна назвала себя и пожала обоим руки. Ананий Северьяныч мгновенно вспотел от смущения. Вошла сестра, хорошенькая, розовощекая девушка, с подносом в руках, на котором стояли лекарства и лежали шприцы. Ольга Николаевна стала прощаться.

– Я на днях уеду на юг, – сказала она Бушуеву. – И мы, вероятно, больше не увидимся… По крайней мере, до моего возвращения, – нерешительно добавила она.

Бушуев молчал. Этим молчанием, как ей показалось, он давал понять, что он и не хочет больше встречаться. Она быстро со всеми простилась и вышла из палаты.

XI

После нескольких дней визитов, Бушуеву снова запретили свидания – здоровье его ухудшилось. А потом вдруг он стал быстро поправляться. Помогал его железный организм. Вскоре вернулось зрение, поджили ушибы и раны, а в середине апреля он уже встал с кровати.

От Ольги Николаевны он получил письмо из Ялты, в котором она кратко справлялась о его здоровье. Бушуев попытался ее припомнить, но как ни старался – ничего не вспомнил, кроме каких-то смутных, отрывочных фраз, и ее, и своих. Так же кратко и сдержанно Бушуев поблагодарил ее в ответном письме, и на этом их переписка прекратилась, к великому огорчению Лапшина, который никак не мог забыть Ольгу Николаевну. Он часто вспоминал ее, расписывал Денису, как нечто совершенное и неземное, и сердился на равнодушие Бушуева.

Расхаживая в халате и туфлях по коридору больницы, Бушуев много и сосредоточенно думал.

Странно, удивительно странно сложилась его жизнь. Еще несколько лет назад никто не знал волжского лоцмана Дениса Бушуева, а теперь его имя известно всей стране и значилось в первом десятке советских писателей. Слава пришла к нему мгновенная и оглушительная. Первая же его поэма «Матрос Хомяков», появившаяся в журнале «Революция», была сразу замечена критикой, а автор поэмы был отнесен к разряду больших талантливых поэтов. Выпущенная отдельной книгой, поэма выдержала десять изданий в течение полугода. Вслед за поэмой последовала небольшая повесть «Ночь», которая была принята и критикой и читателем еще более восторженно и окончательно укрепила славу Бушуева. Пьеса «Братья», поставленная вначале МХАТом, была подхвачена почти всеми театрами страны и в короткий срок принесла автору полмиллиона рублей. За поэму «Матрос Хомяков» Денис Бушуев был награжден орденом Ленина.

Шумный успех вскружил вначале голову молодому человеку. Всю жизнь нуждавшийся, он стал легко и бездумно тратить деньги, расшвыривал их направо и налево. Подражая другим писателям, он купил большую зимнюю дачу в восемнадцати километрах от Москвы (в самой Москве он не любил жить) в местечке Переделкино. Купил автомобиль заграничной марки «Шевроле», нанял прислугу, шофера, а потом построил еще один дом на Волге, в родном селе Отважном. В этот дом в мае переселились Ананий Северьяныч с Ульяновной и Алеша – двухгодовалый сын Дениса, да Гриша Банный, которого Денис с первого дня смерти Манефы пригрел у себя.

Манефа умерла в вьюжную февральскую ночь после мучительных, длившихся почти двое суток родов. Бушуев был в это время на Кавказе, где с группой писателей разъезжал по городам и колхозам с литературными вечерами. Вызванный телеграммой отца, он уже не застал Манефу в живых, приехал лишь к похоронам. После похорон он долго не мог прийти в себя и целый месяц прожил в Отважном. Похоронили Манефу в селе Спасском, на старообрядческом кладбище под небольшой березкой возле ограды, что примыкала к самому берегу Волги. Денис поставил простой дубовый крест и сколотил скамью возле могилы. И первое время целыми часами сидел на этой скамье. Потом уехал в Москву и стал наезжать в Отважное редко. Все, все на свете исцеляет великий целитель, без которого жизнь была бы немыслима, – время.

Мальчик родился на редкость здоровый, тяжелый. Окрестили его Алексеем. Сразу после смерти Манефы Алешу взяла к себе Финочка. По странному совпадению сестры рожали почти одновременно (роды Манефы были преждевременны). Финочка за неделю до смерти Манефы родила также мальчика, которого назвали Петром. Так Финочка и выкормила обоих мальчиков: и своего, и Манефиного. А позднее, когда Финочка отняла детей от груди, Алешу взяла к себе Ульяновна, души не чаявшая во внуке. Бушуев, бывая в Отважном, заваливал подарками Финочку и старого друга своего, мужа Финочки, Васю Годуна. Вася же Годун оказался не только прекрасным мужем, но и отличным отцом. Несмотря на то, что он знал, что маленький Петя не его ребенок, а Густомесова, он никогда, ни одним словом не попрекнул Финочку, а детей, обоих, прямо-таки боготворил. Кумушки же соседские злобствовали и торжествовали. Особенно усердствовала жена сапожника Ялика. «Блудливые сучонки, – говорила она про Манефу и Финочку, – нарожали подзаборников. А где отцы-то?.. И как это муж-от, младшей-то, Фаинки-то муж как смотрит?.. Ох, бесстыжие, бесстыжие…»