Планы на ночь - Наталья Потемина

— Привет.

— Привет.

— Давно ждешь?

— Только покурить успел.

Мы стояли и смотрели друг на друга, будто что-то припоминая.

Очень хорошо, думала я, ничего не чувствую, ни капельки не страшно. Очень все замечательно.

Никита, как будто спохватившись, вдруг обнял меня и поцеловал в щеку.

— Ну что, пойдем? Тут недалеко.

Мы перешли улицу и свернули в подворотню, каких в центре видимо-невидимо. В двух шагах от парадных особняков и респектабельных офисов ютились и прятались в собственную серость старые дореволюционные постройки, никогда не знавшие ремонта и уже не надеющиеся на него. Не верилось, что в этих домах еще кто-то живет, но цветы на подоконниках низких тусклых окон выдавали присутствие людей, и редкие кошки выпрыгивали из подвалов сытые и довольные после плодотворной охоты на крыс.

Мы шли молча и сосредоточенно, как подпольщики.

— Далеко еще? — спросила я, чтобы прервать молчание.

— Да мы почти пришли, — ответил Никита.

И действительно, как мы неожиданно нырнули в подворотню, так мы из нее и вынырнули на свет божий ловко и легко.

— Вот дом, который построил Джек, в котором я живу, — сказал Никита и, взяв меня за руку, повел внутрь двора. — Осторожно, здесь всюду ремонт, и надо ходить только проторенными тропами.

— Какой красивый дом, — восхитилась я.

На самом деле дом был как дом, только ближе к верхним этажам, прилегая к окнам, выделялась белая осыпающаяся лепнина: виноград, птицы, цветы…

— Дом как дом, только на последних этажах мастерские.

— Какие мастерские?

— Мастерские художников.

— Я думала, что ты архитектор.

— А я и то и другое. Только архитектурой я на жизнь зарабатываю, а картины пишу просто так, для души.

Мы поднялись на последний шестой этаж, где на площадке была всего одна дверь.

— Заходи и постой минуточку, я только свет включу: в прихожей лампочка перегорела, а у меня до всего руки не доходят.

Я застыла в недвижимости, а Никита пропал в темноте. Послышался какой-то посудный грохот, чертыханье, и сразу появился первый свет. Потом еще и еще, и постепенно стали выступать из темноты куски большой необыкновенной квартиры.

— Проходи, — позвал меня Никита, — теперь можно.

Я вошла и остановилась посередине большой комнаты, не зная, куда деть руки. Почему-то это меня очень занимало. Я помялась-помялась и, за неимением лучшего, засунула их в карманы шубы.

— Как у тебя необыкновенно, — сказала я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

По дороге я растеряла всю смелость свою и отвагу, и в новых предложенных обстоятельствах чувствовала себя довольно неловко.

— Это мастерская моего отца, — объяснил Никита, помогая мне раздеться, — я теперь здесь живу.

— Теперь живешь? А раньше?

— А раньше жил с женой и сыном.

— Здесь?

— Нет, конечно. У нас есть, вернее была, квартира. Но сейчас я живу здесь один.

— Не сложилось? — спросила я.

— Долго рассказывать, — уклончиво ответил Никита.

— Бывает. Я тоже живу одна.

— Я почему-то так и подумал. Кофе хочешь? — предложил он.

— Почему-то хочу.

— Ну, устраивайся здесь, а я на кухню.

Кухни как таковой не было. Просто часть комнаты с окном была отгорожена от остального пространства вертикальными жалюзи. Было еще два окна, но они находились где-то под потолком, и к ним вела винтовая металлическая лестница. Там, на втором этаже, видимо, находилась спальня. Хотя второй этаж был не совсем полноценным этажом, а просто высокое пространство комнаты разделили надвое широким просторным балконом, который напоминал овальный фуражечный козырек. Он нависал над большей частью мастерской и, казалось, не очень надежно держался на четырех деревянных столбах. Всю свободную стену занимали картины, пустые рамы, какие-то железные приспособления, и чудом закрепленный старый мотоцикл висел высоко и небезопасно. С потолка спускался вентилятор, больше похожий на перевернутый вертолет, служивший заодно люстрой. Мебели почти не было. Два разнокалиберных дивана, кресло-качалка, шикарное кожаное кресло у компьютерного стола, журнальный стол из стекла и металла и в углу большая тумба с телевизором и какой-то музыкальной аппаратурой.

У лестницы, на корявом старом пне, стоял большой круглый аквариум. Я подошла ближе и не увидела в нем ничего, кроме камней и водорослей.

— Знакомься, это Маруся, — сказал Никита, выходя из кухни с туркой в одной руке и двумя керамическими кружками в другой.

— С кем это ты меня знакомишь? — удивилась я.

— С Марусей. Маруся — моя рыба, неужели не видишь?

Я стала внимательно всматриваться сквозь аквариумное стекло и наконец узрела между камнями невзрачную маленькую рыбку какого-то непонятного цвета.

— Где ты ее взял, такую страшную?

— В метро купил.

— В самом деле, в метро? — не поверила я.

— Ну не совсем в метро, — Никита постучал пальцем по толстому аквариумному стеклу, — мужик в переходе пристал: «Купи, да купи!» Ему, видимо, на бутылку не хватало, а Маруся должна была эту проблему решить. Он держал бедную в целлофановом пакете, такую жалкую, такую тоскливую… Глаза грустные-грустные… Ну я и не смог пройти мимо. Дай, думаю, возьму на жареху, все равно дома жрать нечего.

— Ну ты зверолюб. А почему не съел, почему Марусей назвал?

— В твою честь! Разве не ясно?

— Ну все! Поразил и смял. Всем буду рассказывать и гордиться. Раньше именами любимых женщин звезды называли, «мерседесы» всякие. А мной рыбу назвали. Причем серую и холодную.

— Ну, может она и холодная, но никак не серая. И вообще, эта рыба с ярко выраженной индивидуальностью.

— И в чем же эта индивидуальность проявляется? — удивилась я.

— А в том, что Маруся показывается только тем, кто ей понравился, а те, кто ей пришелся не по душе, ее в упор не видят. Для них она в невидимку превращается.

— А ты желание загадывать не пробовал?

— Пробовал, то-то и оно! — обрадовался Никита.

— И что, сбылось?

— Еще как! Вот загадал, пусть мне Маша позвонит, и ты тут как тут, по моему хотению, по Марусиному велению.

— Да иди ты?

— Точно говорю.

— А самому, без рыбы, слабо было позвонить?

— Ты просто меня опередила.

— Да, я такая! — возгордилась я. — Звонить всегда, звонить везде, до дней последних донца. Звонить и никаких гвоздей — вот лозунг мой и солнца.