Принц на черной кляче - Анна Ольховская

– Н-не н-надо… – судорожно вздыхая, проикал Петя.

– Что не надо? Гладить?

– Н-нет, гладь, бабулечка, гладь. Н-не надо, чтобы у других б-болело. Т-тогда ты их любить и жалеть будешь, а не меня…

Яков тяжело вздохнул и отвернулся, украдкой вытерев некстати появившуюся слезу. Его жена, Мария, всхлипнула и выбежала из летней кухни, где вся семья завтракала. А дети, кузены и Надюшка, притихли, с сочувствием глядя на плачущего братишку.

– От же ирод какой, папка-то твой, – тихо произнесла бабуля, еще сильнее прижимая к себе внука, словно ограждая его от невидимой опасности. – Это как же надо измываться над женой и детями своими, чтобы мальчонка ласки не знал! Глупенький ты мой. – Она снова поцеловала вспотевший лобик мальчика. – Как же я могу тебя не любить, ты мой самый лучший внучек, самый красивый, самый умный!

– Я н-некрасив-вый! Я урод!

– Да пусть язык у того отсохнет, кто такое на тебя скажет! Ты не урод, ты просто болеешь. Но ты поправишься, обязательно поправишься, вот увидишь! И станешь сильным, высоким, красивым мужиком…

– И убью отца, – тихо, но решительно произнес мальчик.

Так решительно, по-взрослому, что Яков вдруг почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок.

А бабушка, сочтя эти слова обычной детской обидой, укоризненно покачала головой:

– Нельзя так говорить, Петенька! Грех это! Господь накажет!

– Не накажет.

– Почему это?

– Потому что его нет.

– Есть, Петенька, есть. Бог есть, и он нас любит. Потому что он нас создал.

– Да? Тогда меня он точно не любит!

– С чего ты взял?

– А п-почему тогда он меня создал таким уродом?

– Петенька, золотко мое, – и снова мягкие губы коснулись лба, – ну, перестань глупости говорить, внучек мой сахарный! Не урод ты, а просто болен! Ты молись Боженьке, проси его помочь – и он услышит. И поможет, вот увидишь!

– Да? Ты меня не обманываешь?

– Да Господь с тобой, родненький! Ты попробуй, попроси Боженьку. Я тебя молитве «Отче наш» научу, и ты перед сном каждый день ее читай, а потом проси Боженьку тебя вылечить.

– И что? – Петя почувствовал, как замерло от радостной надежды его сердечко. – Я стану здоровым?

– Это как молиться будешь. И как себя вести. Если в душе твоей злость и обида на весь мир по-прежнему царить станут, а черные мысли и желания верх возьмут, то тогда помощи не жди…

– Это у Любки в душе пакость всякая, – вмешался в разговор старший из кузенов, Сашка. – Вот только она кобыла здоровая, никакая зараза ее не берет.

– Зараза к заразе не пристает, – хихикнул средний, Сенька.

– Так Господь не только болезнями карает, он и по-другому может за черные дела наказать, – тихо произнесла бабушка Фрося. – А Любочка еще маленькая, она может исправиться.

– Хрен она исправится! – хмыкнул Сашка и тут же ойкнул, получив увесистый подзатыльник от отца:

– За языком следи, балбес! Ну что, Петька… – Дядя Яша присел перед прижавшимся к бабуле мальчиком на корточки. – Так мы пойдем сегодня твой гужевой транспорт смотреть или как?

– Да! – Умытые слезами глаза парнишки просияли. – Пойдем!

– Тогда иди ко мне на руки, я тебя к сарайке отнесу.

– Нет! Я сам пойду!

– Ну сам так сам.

Увидев свой гужевой транспорт, Петя не смог удержаться от радостного вопля.

Да и кузены его, и Надюшка – все дети восхищенно загомонили, увидев ладную, точь-в-точь похожую на настоящую, бричку. Только маленькую, как раз под Петькин рост.

А так – все взаправдашнее: пахнущий свежей краской возок с удобным сиденьицем, по бокам возок расписан пусть немного корявыми, но зато с любовью нарисованными цветами и деревьями. Сиденьице покрыто чистеньким половичком, чтобы костлявая попка мальчика не стукалась о доски во время езды. Колеса Яков взял от старой коляски, хорошие еще колеса были, шины только чуть-чуть подклеить пришлось.

– Это… это мне?! – Осторожно погладив нарисованный подсолнух, Петя поднял на дядю сияющие восторгом глаза.

– Тебе, кому ж еще! Мои балбесы и так носятся как угорелые, им не надо. А теперь и ты с ними носиться будешь, а они тебя – везти. Хотят – по одному пусть впрягаются, а нет – так по двое, быстрее будет.

– Здорово ты придумал, батя! – стараясь говорить басом, одобрительно произнес двенадцатилетний Сашка. – Теперь мы Петьке все наши секретные места покажем!

– Что еще за места? – нахмурился отец. – Уж не каменюки ли?

– Нет, батя, ты что! – хором возмутились сыновья.

Яков внимательно всмотрелся в честные-пречестные рожицы мальчишек, затем многозначительно показал на висевшие на стене сарайки вожжи:

– Узнаю, что кто-то из вас к каменюкам ходит – выпорю так, что сидеть не сможет, дня три так точно!

– Батя, они ж далеко, ты думаешь, нам охота по жаре туда таскаться? Мы Петьку в нашу секретную бухточку возить будем, чтобы купаться никто не мешал, не пялился на братишку. А то эти, отдыхающие, ты же знаешь…

– Это да, курортники – особый случай, – тяжело вздохнул Яков, а затем присел на корточки перед замершим от восторга племянником: – Ну чего стоишь, Петр? Залезай в повозку, выбирай коника!

– Меня, меня, меня! – наперебой загомонили братья.

Петя, цепляясь за борта скрюченными конечностями, кое-как заволок ненавистное тело в бричку и смущенно посмотрел на толкающихся мальчишек:

– Мне все равно, вы сами решайте.

С этого дня жизнь стала еще интереснее. Теперь Петька мог путешествовать вместе с остальными, и замедлять ход из-за него не надо было. А его повозка так понравилась деревенской детворе, что выстраивалась очередь из желающих прокатиться в ней.

Обычно ребятня всей гурьбой добиралась до излюбленного места отдыха – маленькой бухточки, спрятанной от курортников на первый взгляд неприступной скалой. Но в этой неприступной скале имелся сквозной проход к бухте, надежно укрытый от посторонних глаз густым колючим кустарником.

Так что курортниками туда и в голову не приходило соваться. Зачем? Ведь есть прекрасные пляжи, совсем близко, карабкаться к которым по горам не надо.

Зато на общие пляжи народу набивалось столько, что побережье в разгар сезона походило на лежбище морских котиков. И вода к вечеру там начинала пованивать туалетом.

А в бухте вода была всегда прозрачной, ветер терялся в скалистом склоне, на берегу был только чистый мягкий песок, а не горы прикопанного мусора, но самое главное – никого постороннего, только свои.

И Петя, поначалу стеснявшийся своего скрюченного тела, совсем скоро забыл о нем. Ну, почти забыл – вбежать в воду, поднимая фонтан брызг, он по-прежнему не мог, зато плавать все-таки научился. А когда научился – из воды почти не вылезал.