Вымысел исключен. Записки начальника нелегальной разведки. Части 1, 2 - Юрий Дроздов

Для меня он — как дед Талаш из «Дрыгвы» («Трясина») Якуба Коласа: простой, добрый, отзывчивый и несгибаемый человек.

* * *

В 1937 г. отца перевели из Минска в Харьков, в одно из военных училищ. Моя жизнь и учеба в украинской школе началась, можно сказать, с первого диктанта на уроке украинского языка, когда я умудрился наляпать на одной странице 39 ошибок. Так я соприкоснулся с «иностранным языком». Пришлось взяться за ум. Помогли книги. Я стал читать по-украински, полюбил этот живой и интересный язык, стал «гакать», что потом долго давало о себе знать. Примерно с 1938 г. начал заниматься в различных кружках Харьковского Дома Красной Армии: в зоологическом (поэтому, наверное, безумно люблю собак и прочую животину), в кружке исследователей Арктики, где познакомился с суровой историей освоения наших северных просторов. Надолго, почти до начала Великой Отечественной войны, осел в детской драматической студии ДКА, которой руководил артист харьковского театра русской драмы Виктор Иванович Хохряков. Из этого кружка-студии вышли интересные люди. Кто? Да вот, хотя бы, известный и многолетний руководитель «Кохинора», что при ДК Союза архитекторов, В.Косаржевский. Мы учились в одной спецшколе, занимались в одном драматическом кружке, закончили одно артиллерийское училище и вместе ушли на фронт. Потом жизнь развела нас в разные стороны.

Первые 12–13 лет жизни рос я дохлым, болезненным мальчишкой. Перенес, кажется, все болезни, разве что кроме «воды в коленке». Донимали меня воспаления легких и всевозможные осложнения. Это переполнило чашу терпения родителей, особенно отца, и они «бросили меня на выживание» в суровые лагерные условия воинской части. Сосновый лес и простая солдатская пища положили конец всем недугам. Мне было 14 лет, когда отец положил передо мной книгу «Артиллерия», сказав, что это моя профессия. Я сразу же углубился в эту книгу и осенью следующего года уже был зачислен в специальную артиллерийскую школу.

Начало Великой Отечественной войны застало нашу семью в Харькове. С началом боевых действий курсантов спецшколы отозвали из летних лагерей и направили на танкоремонтный завод помогать ремонтировать танки, прибывавшие с фронта. Это было первое конкретное знакомство с проделками жестокой войны, жертвой которой уже стал отец.

Каким-либо репрессиям, гонениям не подвергался, но в 1942 г. в Актюбинске пришлось пережить строгое, с угрозой исключения из комсомола, обсуждение на общем комсомольском собрании артспецшколы за попытку бежать вместе с тремя другими товарищами в Сталинград, в танковое училище.

А 1944-м, после подготовки в 1-ом Ленинградском артиллерийском училище г. Энгельса, уезжал на фронт. Уезжал романтиком, ответив отказом на предложение остаться в училище командиром учебного взвода и обрадовавшись назначению командиром взвода в противотанковом артиллерийском дивизионе одной из гвардейских дивизий 1-го Белорусского. Мною двигало желание бороться и быть вместе с уходившими на фронт друзьями детства. Я понимал, что могу и погибнуть. Этого больше всего боялась мать, а у меня в голове стучали слова Франсуа Тибо из «Рассуждений о свободе человека»: «…И если в последней борьбе враги одолеют тебя, не падай духом, не смиряй сердца. И если тебя закуют в железо и бросят в темницу, в которой мрак, холод и одиночество, не плачь и не бейся в безумии головой о холодные стены. Помни, нет таких засовов, нет таких решеток и каменных стен, которые устояли бы против твоей воли к победе. И если тебя поведут на эшафот, не бойся, пой песни, смейся в лицо своим палачам. Помни — победа твоя бессмертна, сколько бы ни хрустнуло шейных позвонков под топорами палачей на площадях всего мира…».

Никаких геройских подвигов в ходе боевых действий мне совершить не пришлось. Война — это страшная кровавая работа, тяжелая и безжалостная, и чтобы выжить самому и другим, я просто старался делать ее добросовестно, насколько это было возможно младшему лейтенанту в неполные девятнадцать лет. Войну закончил в Берлине, затем служил в Германии и Прибалтийском военном округе помощником начальника штаба артиллерийского полка.

В 1952 г. поступил в Военный институт иностранных языков в Москве. На мандатной комиссии начальник института генерал Ратов спросил меня, какой язык мне хотелось бы изучать. Я ответил: «Немецкий». Он окинул меня взглядом и бросил: «Подходишь». Видимо, это определило мою дальнейшую судьбу.

Я был зачислен на 4-й факультет (разложение войск и населения противника), с большим интересом изучал немецкий и английский языки, другие специальные дисциплины. Годы, проведенные в ВИИЯ Советской Армии, несмотря на крайне напряженный ритм учебы, обогатили знаниями, которые пригодились во всей последующей жизни. Когда в 1956 г. сокращали Вооруженные Силы СССР на 1 млн. 200 тыс. человек, и наш институт попал в число ненужных военных учебных заведений, трудно было понять, как могло прийти в голову решение о ликвидации бесценной базы подготовки кадров, нехватка которых ощущалась уже в период расформирования.

Я женат. Мы познакомились уже в конце войны. После освобождения Варшавы в одну из пауз в Висло-Одерской операции 1945 г. я на пару недель оказался в полевом госпитале 3-й Ударной Армии, где мы и встретили друг друга. Моя жена, Людмила Александровна Дроздова (Юденич), моя ровесница, родилась в с. Жихарево Бельского уезда Нелидовской волости Западной (Калининской) области. Мать, Мария Михайловна Качановская, воспитала ее прямой, честной, немного резкой, отзывчивой, но непреклонной. Все, что она рассказывала о себе, все, что я видел сам, бывая на ее малой родине, достойно отдельной книги. Ранней голодной весной 1943 г. она пришла в село Займище Калининской области и поступила в полевой армейский госпиталь и прошла вместе с ним до окраин Берлина, сделав для нашей общей Победы все, что смогла. В конце октября 1993 г. ей вручили орден «Великой отечественной войны II ст.», который разыскивал ее с 1985 г. В наше бурное время не так легко найти человека даже в Москве…

Поездка 1975 г. по местам детства жены привела нас в деревню Монино, что под Нелидовым, где прошли первые годы ее жизни. Никаких следов, кроме остатков фундамента от дома, да разросшихся буйно кустов и деревьев на берегу Межи найти не удалось. В соседней деревне мы разыскали старую учительницу Ольгу Ивановну, бывшую подругу матери жены, доживавшую свой век в старой полусгнившей избе на краю деревни. После наших объяснений она узнала Людмилу Александровну, вспомнила ее мать. Мы провели у нее целый день, сварили хороший обед, свозили в магазин за продуктами. Ольга Ивановна была почти полностью слепа. К ней почти ежедневно прибегали помочь ребятишки, дети бывших учеников. А некоторые из бывших учеников, ставшие местными районными и сельскими руководителями, представителями власти, спешили мимо, забыв, что она их вырастила и воспитала. Она не обращала на это внимания. Но тому, кого она все-таки встречала, доставалось за все. И почти слепая, она продолжала следить за жизнью района и влиять на нее в меру сил.

Жена и Ольга Ивановна долго проговорили друг с другом, вспоминая прошлое. Несколько лет назад старая учительница умерла.

Все эти 35 лет, отданных разведке, жена была рядом со мной. Она умеет молчать, напряженно ждать и ждать, ограничивая себя из-за моей работы во многом. По звуку мотора моего «Фольксвагена» она узнавала, все ли у меня сошло гладко. В 1966 г., вернувшись домой после тайниковой операции, на которую я сам не мог выйти из-за плотной слежки, она бросила мне на колени контейнер с пленками и сказала: «Возьми. Теперь я знаю, почему вы кончаете инфарктами». Почти всем в своей жизни я обязан ей, ее умению быть рядом с человеком тревожной судьбы.