«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности - Валерий Георгиевич Виноградский

Пословица – жанр фольклора, афористически сжатое, образное, грамматически и логически законченное изречение с поучительным смыслом. Поговорка – образное выражение, оборот речи, метко определяющий какое-либо явление жизни; в отличие от пословицы поговорка лишена обобщающего поучительного смысла. Сравним одно и другое, выбирая из библиотек афоризмов и пословиц те формулы, которые содержательно близки, которые можно наложить одна на другую без заметных семантических потерь.

Афоризм римлянина Тита Макция Плавта: «Когда состояние пришло в упадок, тогда и друзья начинают разбегаться». Пословица из словаря В. Даля: «Богаты, так здравствуйте, а убоги, так прощайте!» Есть ли принципиальная, радикальная, непроходимая разница между ними? Будто бы нет. Смыслы накладываются вполне, не оставляя содержательных зазоров. Но если Плавт явно и намеренно констатирует здесь причинно-следственные связи, излагает ситуацию преимущественно на аналитическом языке, то народная пословица говорит и показывает. Она явно выпроваживает анализ за пределы этой разыгранной жизненной сценки. Она выразительно сказывает и одновременно – «иносказывает». Но это иносказание не подчеркнуто и не акцентировано – оно есть некое семантическое «модерато». Еще пример. Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь». Один из персонажей, Елена, афористически формулирует: «Самое дурное по виду и нраву любовь превращает в красивое и достойное». Это – подстрочник. Перевод М. Лозинского чеканит: «Тому, что низко и в грязи лежит / Любовь дарует благородный вид». Народная же пословица рисует поучительную этическую картинку: «Не по хорошу мил, а по милу хорош…» Что тут скажешь? Проверенный гносеологический принцип quid pro quo («одно вместо другого») в данном случае не работает. Точнее, он действует, но с поправкой, что называется «на аудиторию», на воспринимающую публику. Одни поймут и усвоят абсолютное нравоучительное правило, этическую максиму, других вдохновит надежда на вполне возможный жизненный парадокс.

Еще два примера. Аристотель утверждает: «Надежда – это сон наяву». Поговорка предупреждает: «На ветер надеяться – без помолу быть». Евангелист Лука возвещает горькую истину: «Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (от Луки, 19, 26). Русская поговорка предлагает две выразительнейших, но и одновременно довольно бесстрастных мизансцены: а) «Мерзлой роже да метель в глаза» и б) «Где тонко, там и рвется». Чем может быть полезно подобного рода сопоставление? Прежде всего тем, что в данном случае можно вполне удостовериться в совпадении смыслов, базисной семантики. Но и в то же время здесь можно воочию наблюдать различия «афористической» и «пословичной» дискурсивных «подсветок», разность дискурсивных фоновых практик, своеобразие дискурсивных манер. Тут не просто разностильность. Тут – разные горизонты добычи, разные «геологические» пласты. В такого рода текстовых параллелях становятся ощутимыми, наглядными глубинные различия «анонимных историко-культурных правил» (М. Фуко). То есть правил писаной афористики и правил устного фольклора, которые каждый по-своему формулируют и выдавливают на поверхность по-разному сверкающие, но семантически инвариантные и одинаково драгоценные дискурсивные кристаллы. Таким образом, народные пословицы и поговорки, которые в подавляющих своих объемах произведены именно в сельских социумах, являются, по сути, крестьянской «афористикой». «Афористический» фольклор – явление своеобразное. Он – продукт не столько интеллектуальный, сколько органический. Не столько вымышленный, сколько выдохнутый. Как бы вызывающе это ни звучало, продуктивное крестьянское соображение, облекающееся как в поговорки, так и в развернутые дискурсивные практики, «слабоумно». Оно «слабо-», «скудо-», «малоумно» – в том смысле, что окружающий крестьянина мир познавательно штурмуется и осваивается отнюдь не рассудком, привычно разлагающим мир на смысловые молекулы. Крестьянский мир осваивается и истолковывается с помощью неких рецептурных блоков (конкретным субъектом уточняемых), картин (дорисовываемых), массивов (достраиваемых). Поговорка комбинирует ситуации, жизненные мизансцены и только вслед за этим – смыслы. К тому же смыслы неявные, метафорические. Афоризм же комбинирует именно смыслы, время от времени облекая их в картинки бытия. А. С. Пушкин, размышляя о природе гениальности и творческого вдохновения, сформулировал золотое правило индикации, распознавания настоящего, развитого, проникающего в суть вещей интеллектуального процесса. Процесса, продуктом которого может стать и афоризм, и познавательное открытие, и научная теория. Вот пушкинская формула: «Вдохновение есть расположение души к живому приятию впечатлений, следственно, к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных». Поговорки и пословицы как «афористический» фольклор систематически выполняют лишь первую, исходную посылку пушкинской теоремы – «живое приятие впечатлений» всякий раз налицо. Что же касается анализа, размышления, «объяснения оных» – эта работа проделывается обычно как операция иносказания, не формулируемая, не вербализуемая, скрытная. Но это сокровенное объяснение угадывается (нащупывается, схватывается) мгновенно. Что называется, на лету.

Однажды я был свидетелем, как буквально на моих глазах в живом процессе общения с умным крестьянским стариком Алексеем Спиридоновичем была рождена новая поговорка. Во всяком случае, мои усердные поиски в словарях и сборниках результата не дали: формулу, которую при мне сотворил этот старик, я не нашел нигде. Дело было так. Ранней весной завершающего, третьего года моей первой социологической экспедиции, когда я уже вполне вжился в местный деревенский мир, погасил свою городскую инаковость и со мной разговаривали уже как со своим, я мимоходом встретил Алексея Спиридоновича. Состоялась краткая ситуативная беседа. «Чего это ты голову от солнышка воротишь?», заметил собеседник. А у меня к тому времени заметно сдали глаза – приходилось много часов сидеть за компьютером, расшифровывая крестьянские нарративы. Я объяснил это и попутно пожаловался на судьбу: дескать, трудно мне работать. Третий год ходишь по дворам, записываешь истории, потом переносишь их в тексты, составляешь аналитические схемы. «Короче, глаза болят, свет не мил…». Старик, перед этим ручной тележкой вывозивший коровий навоз на понемногу оттаивающую картофельную леваду, – уже всласть наработавшийся, утомленный, – вполголоса и сердито буркнул: «Уцепился – так держись!..» И ободряюще подмигнул.

Боже мой! Какое мгновенное лечение для души дала мне тогда эта краткая пословичная формула. И вправду – да что ж это я?! На что жалуюсь?! Да все мои экспедиционные «страдания» не стоят и дня бесконечной крестьянской хозяйственной круговерти! И потом – ты же взялся? Тогда – делай! И не жалься. Не хнычь. «Уцепился – так держись!» Здесь, в эти немудреные слова, органически вмещено и терпение, и удальство, и профессиональная лихая небрежность, и готовность выстоять до конца. Избыть взятое дело. Такие слова не только врачуют душу, но и заряжают ее социальной энергией. Именно социальной, поскольку «уцепился – так держись!» есть правило, в сущности, мирское, общественное, а не индивидуальное, личностно-психологическое. Мы все здесь, во всей нашей деревне и во всей нашей округе, «уцепились и держимся»! И поэтому живем дальше. Помедлил я немного рядом с Алексеем Спиридоновичем да и пошел к себе домой умней, чем