Голоса прошлого - Ната Чернышева

    – Вот и чудно. Можете наведываться ко мне, когда захотите. Но с одним условием, – я подняла палец, и они с готовностью на мой палец уставились:– Никаких, мать вашу, парусов в непогоду!

    Они переглянулись друг с другом. Потом девочка кивнула согласно, и мальчик повторил за нею. Память болезненно дёргало от каждого его жеста. Как похож!

    – Договорились, – сказала я. – Тогда надо пристроить ваши лодки в ангар...

    У них вытянулись лица. Ага, сводку погоды опять не смотрели. Зачем её смотреть? Информ для неженок! Настоящие герои на штормовые предупреждения плюют.

    – Детишечки, – ласково сказала я, – оглянитесь, пожалуйста.

    Костёр давал иллюзию замкнутого пространства. Когда смотришь в пламя, кажется, что в мире больше нет ничего, кроме огня и очерченного его теплом защитного круга. Но это так только кажется. Стоит только шевельнуться, бросить взгляд за предел, и сразу понимаешь, насколько хрупок маленький мирок, собравшийся вокруг живого пламени.

    Над океаном вставала стена громадного мрака. Лиловые сполохи угасающей зари подсвечивали её снизу. Молнии бесшумно чертили замысловатые зигзаги. А ветер стих до еле уловимого колыхания. Плохо...

    – В ангар, – коротко приказала я мальчишке. – Берёшь катер, и живо сюда. Доступ разрешаю...

    – Принято, – отозвался в сознании невыразительный голос островного домохозяина.

    Мальчик сорвался с места. Я затушила костёр. Девочка смотрела на близящуюся бурю и боялась. Правильно боялась, в общем– то.

    – Какого лысого зада, – начала я среди неё воспитательную беседу, – ты потащила с собой ребёнка перед непогодой? Что тогда, что сейчас. Чем ты думала?

    – Он сказал... он хотел...

    – А у тебя где мозги были? – свирепо спросила я. – Кто из вас старше?

    – Он, конечно, ему же шестнадцатый пошёл!– возмутилась девочка.

    Я выругалась. Или девчонка такая дура. Или не понимает ничего.

    – У кого из вас та– горм персональной ответственности? У тебя? Или у пацана? Он останется ребёнком до тех пор, пока к нему не придёт второй каскад родовой памяти. Шестнадцать, двадцать, сорок, да хоть сто, – неважно! Ты – его 'взрослый', он тебе верит, как отцу с матерью. А ты ждёшь от него... Что ты от него ждёшь?

    Ну, вот, готово. Расплакалась, нюня. Что с неё возьмёшь...

    Мы отвели обе лодки в ангар и заперли их. В дом торопились со всех ног. И уже у порога порыв ветра окатил зарядом ледяного ливня, а в небе с грохотом разорвалась первая brulbombo.

***

Хорошо смотреть на непогоду из окна тёплого, крепкого дома! А всего лучше вовсе не смотреть, затемнить стекло, пустить по нему какой– нибудь забавный рисунок или выставить умиротворяющий пейзаж. Гроза совершенно не ощущалась за прочными, отсекающими любой шум стенами.

    Я привезла с собой кофе. Купила в одной из кофеен Хрустального Пика. На упаковке написано было, что настоящий терранский. Враньё, конечно. На Терре давным– давно не растут кофейные деревья. Там вообще мало что растёт. Кофе возделывают в пространстве Новой России; содержимое этого пакетика, скорее всего, попало ко мне в руки с плантаций Зеленрога. Я никогда не бывала на Зеленроге. Слышала о нём от Ванессы, она там родилась. Хвалила родной мир, естественно. Кто же родное болото не похвалит? А Зеленрог действительно весь сплошное болото. Но люди живут там, и не сказать, чтобы живут плохо...

    – Спасибо вам, – сказала девочка, согревая ладошки о горячую чашечку. – Спасли нас... снова... и вот, ещё кофе угощаете...

    Она сердито хлюпнула носом, стараясь унять вновь подступившие к горлу слёзы. Я этого вежливо не заметила. Что хорошего в слезах?

    – Как вас хоть звать? – спросила я.

    – Шихралиа Балясирэн, – назвалась она, и кивнула на своего друга:– А он – Шо...

    – Молчи!– крикнула я, руки дернулись, кофе плеснуло на колени, прожгло сквозь ткань как раскалённая плазма. – Молчи, ни слова!

    – Почему это? – изумилась девчонка.

    Шихралиа Балясирэн. Только в Радуарском Альянсе человек с терранской внешностью может носить такое имя...

    – Валарбиангай саштах– до, – объяснила я. – Насколько я знаю, в Альянсе принцип коллективной ответственности тоже соблюдается, не так трепетно, как в Оллирейне, но всё же...

    Балясирэн прикусила губу, оглянулась на своего друга. Одно дело, внимать о чём– то подобном в информе, совсем другое – столкнуться лицом к лицу. Страшно, я понимаю. Очень страшно...

    – Выход есть, – мягко сказала я. – Пока имя не произнесено, можно сказать, что принимаешь у себя незнакомца. Мало ли кто мало ли на кого может быть похож, верно? Я надеюсь на ваше благоразумие, друзья.

    – Его зовут Кит, – решительно сказала девочка. – Мы его все так зовём. О его полное имя язык сломать можно...

    Мальчик улыбнулся. Замечательная у него вышла улыбка, очень добрая. Нет уж. Если мстить, то только вполне конкретному гаду, персонально. Плевать, что там по этому поводу говорится в Статуте Справедливости. Сыну гада довольно того, что он – сын гада. Но я ничего не могу сделать, ни– че– го! Убью подонка – подставлю мальчишку.

    Проклятье!

    – Ладно, – сказала я, отставляя кофе. – Вы тут располагайтесь. Первым этажом можете свободно пользоваться, на своё усмотрение. Ко мне на второй ни шагу. Всё.

    – Спасибо, – сказала девочка, кажется, она снова готова была расплакаться. – Спасибо вам, Энн.

    Я раздражённо отмахнулась. И ушла.

    Веранду подсвечивали лишь сполохи молний, беззвучно бивших в сошедший с ума океан. Хохот разгулявшейся на славу стихии не проникал сквозь прозрачные стены. Я приоткрыла одну панель, – уши вмиг заложило от грохнувшего вслед за очередной вспышкой акустического заряда, – выскользнула на террасу. Ветер сыпанул в лицо холодной влагой...

    Планета Забвения не оставляла времени ни на прошлое, ни на будущее. Там надо было выживать – здесь и сейчас, все силы шли только на это. А здесь, в цивилизации , где всё, можно сказать, давалось даром, – по сравнению с пещерной жизнью в необитаемом мире, – у меня неожиданно оказалось колоссальнейшее количество свободного времени.

    И память встрепенулась, начала свербить мозги; я знала – этой ночью во сне я снова буду убивать и будут убивать меня, в сознании вновь взвоют два зверя: один от ужаса за собственную шкуру, другой – от бешеного боевого угара, никто и ничто не поддержит, не спасёт, не заставит забыться... Я вскинусь в холодном поту, хватая рукой отсутствующий плазмоган, потом долго буду сидеть, укачивая расколотую болью голову, и корчиться в собственном бессилии что– либо изменить, повернуть вспять или отменить вовсе.

    Сколько раз я стояла вот так, глотая дождь вперемешку с болью? Сквозь всю мою жизнь тянулась длинная цепочка ненастных дней, и память нанизывалась на них яркими бусинами. Ведь не одной же болью я жила! Были счастливые, несуетные дни, пусть не так много, как того хотелось бы, но они были, я могла их вспомнить, пережить заново, ощутить сердцем их тёплый свет, бережно хранимый в душе...