Обрученная с розой - Симона Вилар

– Пресвятая Дева, но почему он не возвращается в свой Нейуортский замок? Его присутствие здесь словно нестерпимый укор. Я боюсь. Король не выносит его, и я вся трепещу. Господи!

Меж ее бровей пролегла скорбная складка. Она думала о том, что король после турнира вынужден был против своей воли осыпать милостями былого соперника, звать его на пиры и охоту, оказывать ему всяческое внимание, однако он не мог побороть неприязни и держался с Майсгрейвом холодно и сухо. И хотя сэр Филип вел себя безукоризненно и во всем выражал покорность своему монарху, Эдуард ломал голову над тем, как под благовидным предлогом отделаться от первого рыцаря своего королевства. Однажды после мессы, прямо в соборных вратах, он подозвал его и завел беседу о положении на границе с Шотландией, особенно интересуясь, хорошо ли укреплен Нейуорт-холл. Филип, помедлив, поднял на Эдуарда спокойный взгляд и невозмутимо произнес:

– Мой замок неприступен. Но если король приказывает, я оставлю двор и удалюсь в свои владения.

Эдуард опешил. Отдать подобный приказ Майсгрейву означало опалу, а теперь, когда он первый рыцарь Англии и к тому же ничем себя не запятнал, это невозможно, ибо повредит славе самого Эдуарда и вызовет неудовольствие всего английского рыцарства. Оставалось, сжав зубы, терпеть подле себя бывшего соперника. Масла в огонь подливал и Глостер, который беспрерывно превозносил заслуги Филипа и оказывал ему непомерные почести. Элизабет видела, как ловко держит горбун короля в постоянном напряжении. Она чувствовала, что Эдуард готов попрекать ее Майсгрейвом. Теперь ей все время приходилось быть настороже, чтобы не попасть впросак, не вызвать малейшего неудовольствия короля и не повредить Филипу. А тут еще и эта Бог весть откуда нахлынувшая тоска, эта возвратившаяся запоздалая нежность…

Элизабет перевела дыхание и поудобнее устроилась в кресле. В камине шипели сосновые корневища. Королева глядела на роящиеся язычки огня, и в памяти ее вставали отблески совсем иного пламени. Она вспомнила, как после большой охоты, из тех, что устраивал отец в их старом Вудвиль-холле, ночью вдруг занялся пожар, и они с няней Бриджит оказались отрезанными от выхода в своей спальне. Тогда еще ярче метались блики пламени, но это были отблески и жар адского пламени. Маленькая Элизабет и ее нянька забились в угол, задыхаясь от гари, и молились, решив, что настал их последний час. Кругом уже все было объято пламенем, но вдруг из дыма возник подросток с вьющимися волосами и, перекинув ее через плечо, понес по готовой рухнуть лестнице вниз. Визжащая нянька бежала следом, высоко подбирая длинные юбки. Кругом рушились потолочные балки, тлели ступени, и от жара, казалось, лопается кожа. Элизабет потеряла сознание, а когда пришла в себя, почувствовала, что вокруг блаженная ночная прохлада. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на траве, а их сосед, рыцарь Джон Майсгрейв, подсунув ладонь под ее голову, смачивает ей губы холодным сидром. Вокруг толпились освещенные отблесками пожара люди. Кое-кто причитал. Ее отец, сэр Ричард Вудвиль, сидя рядом, плакал навзрыд, не стесняясь слез.

Элизабет, приподняв голову, взглянула на усевшегося поодаль на куче домашней утвари своего спасителя. Казалось, среди всеобщей сутолоки и горя этот мальчик один оставался спокоен. Он сидел, обхватив колени руками, и беспечно жевал соломинку. Ему было в ту пору тринадцать лет, ей – девять. Он был не по годам рослым и крепким подростком и не раз уже брал в руки оружие при набегах шотландцев, а она – всего лишь хрупкой маленькой девочкой, уже и тогда столь обворожительной, что местные крестьяне почитали ее феей. Элизабет давно знала Филипа, часто встречала его в церкви, в окрестных лугах или у них в замке, куда он порой наведывался вместе со своим отцом. А теперь этот подросток спас ее от мучительной смерти.

События той ночи отчетливо врезались в память Элизабет. Очнувшись, она узнала, что ее мать и новорожденная сестра сгорели в старой башне, так как крыша там сразу же рухнула и никого не удалось спасти. Погибли и другие люди, а сгоревших жилых и хозяйственных построек, полных амбаров, хлевов было не счесть. Лето выдалось на редкость сухое, и пламя распространялось с ураганной быстротой. В панике мало что успели спасти, и гордый Ричард Вудвиль, богатый нортумберлендский тан, с тоской взирал на груды обгоревших развалин – все, что осталось от его обширного и обильного поместья.

Потрясенный горем рыцарь плохо понимал, что происходит вокруг. Казалось, он оцепенел в отчаянии, в то время как гости сэра Ричарда спешили покинуть дымящееся пепелище, проклиная столь печально окончившееся празднество. День начинался хмурый и ветреный, воздух казался пропитанным гарью. На развалинах копошились челядинцы рыцаря, подбиравшие кое-что из уцелевшего, тут же толклись крестьяне из соседних деревень и какие-то подозрительные бродяги.

Единственным человеком, не потерявшим головы, оставался отец Филипа – сэр Джон Майсгрейв. Элизабет все время видела его рослую крепкую фигуру, сновавшую тут и там. Он отдавал распоряжения грузить на телеги спасенное имущество и отправлять его в старый, почти нежилой, другой дом Вудвилей Уорнклиф, следил, чтобы люди сэра Вудвиля отгоняли прочь охочих поживиться на пепелище, велел перегнать в ближайшее аббатство уцелевший скот рыцаря. Решив, что старый Уорнклиф, расположенный в болотистой низине, станет не самым лучшим прибежищем для детей сэра Вудвиля, он отправил Элизабет и ее младших братьев Энтони, Лионеля и Эдуарда в свой замок Нейуорт, а самому рыцарю дал совет какое-то время провести в стенах соседнего аббатства, успокоиться, а уж затем приступать к восстановлению разрушенного.

Так Элизабет оказалась в Нейуорте, или, как прозвали замок Майсгрейвов местные жители, в Гнезде Бурого Орла. Нейуорт – громоздкое сооружение из серого камня, расположенное на высокой скале, – действительно походил на орлиное гнездо. Хозяйкой в нем была прелестная француженка, леди Бланш Майсгрейв, которую сэр Джон привез из-за моря, где сражался еще под знаменами герцога Бедфорда. Эта живая и остроумная женщина окружила маленьких сирот теплом и заботой. Элизабет, которой и собственная мать не уделяла столько внимания, привязалась к леди Бланш. Сдружилась она и с ее сыном Филипом. Поначалу мальчик с опаской и осторожностью относился к этой светловолосой большеглазой девчонке. Он считал себя уже взрослым, проводил время с ратниками отца или же на конюшне. Однако Элизабет повсюду следовала за ним, и в конце концов нелюдимый подросток привык к ней. Они вместе бегали по массивным зубчатым стенам замка, ходили в лес по грибы, ловили в ручье форель. Элизабет была спокойным, вдумчивым ребенком, и им было хорошо вдвоем.

Однажды во время трапезы, когда Филип отрезал от жирного каплуна лучшие куски, подкладывая их в тарелку своей подружки, леди Бланш сказала, обращаясь к супругу:

– Мне нравится Элизабет Вудвиль. Было бы славно обручить их, чтобы они никогда не разлучались.

При этих словах Филип покраснел, а Элизабет, сразу оживившись, радостно захлопала в ладоши и засмеялась.

– Вот и славно! Вот и славно! Я бы тогда всегда жила в Гнезде Орла.

Ей нравилось это старинное сооружение с его квадратными башнями и зубчатыми стенами, откуда открывался изумительный вид на цветущие долины и зеленые Чевиотские горы. Нравились ласковая, всегда веселая Бланш Майсгрейв и ее добрый и сильный супруг, которого так боялись шотландцы. Но особенно по душе ей был рослый, ловкий Филип, который умел так метко стрелять из арбалета, дрессировать птенцов охотничьих соколов и мастерить из ветвей орешника лодочки и свистки.