Кровь на снегу - Ю Несбе

Конец предложения повис в воздухе, как мост, на строительство которого не хватило денег.

– Я бы с удовольствием сбежал с тобой, Корина, но у меня нет ни кроны.

– Да? А Даниэль говорит, что хорошо платит своим людям. Преданность – это вещь, которую надо покупать, так он говорит.

– Я все истратил.

– На что? – Корина кивнула в сторону, видимо намекая, что ни моя квартира, ни все, что внутри ее, не могли стоить так дорого.

Я пожал плечами:

– Была одна вдова с четырьмя детьми. Вдовой ее сделал я, и поэтому… да, я проявил слабость и положил в конверт ту сумму, которую ее мужу пообещали за убийство. Как оказалось, это были все мои накопления. Никогда бы не подумал, что Рыбак так хорошо платит.

Она посмотрела на меня с недоверием. Хотя это не было одним из шести универсальных выражений лиц по Дарвину, я понял, что она хотела сказать: «Ты… ты отдал все свои деньги вдове человека, который должен был кого-то убить?»

А ведь я думал, что поступаю глупо, когда совершал этот поступок, но я считал, что получил кое-что взамен. Однако, когда Корина отреагировала таким образом, мой поступок показался совсем идиотским.

– И кого же он должен был убить?

– Не помню, – сказал я.

Она посмотрела на меня:

– Знаешь что, Улав?

Я не знал что.

Она коснулась ладонью моей щеки:

– Ты очень, очень необычный человек.

Ее взгляд скользил по моему лицу, оглядывал его сантиметр за сантиметром, словно пожирая. Я знал, что в такие моменты человек должен понимать, должен читать мысли другого, прочувствовать их. Возможно. У меня словесная слепота, наверное, все дело в этом. Мама говорила, что я слишком большой пессимист. Может, это тоже. В любом случае, я был положительно удивлен, когда Корина Хоффманн наклонилась и поцеловала меня.

Мы занимались любовью. Вовсе не застенчивость заставила меня выбрать это романтическое и целомудренное определение вместо прямого и чисто технического. Дело в том, что «заниматься любовью» – наиболее полное описание. Ее рот почти прижимался к моему уху, она хрипло дышала. Я держал ее бесконечно осторожно, как один из засушенных цветков, которые время от времени находил в библиотечных книгах. Обычно они настолько хрупкие и ломкие, что рассыпаются, стоит лишь взять их в руки. Я боялся, что она исчезнет, поэтому мне регулярно приходилось приподниматься на локтях, чтобы убедиться, что она здесь, что все это не сон. Я гладил ее легко и мягко, чтобы она не стерлась и не пропала. Я не сразу вошел в нее. Она удивленно смотрела на меня, ведь она не знала, что я выжидал нужную секунду. И вот он настал, тот самый миг слияния. Можно подумать, что этот акт бывшему сутенеру покажется довольно тривиальным, но он был настолько великолепен, что в горле у меня появился комок. Корина издала тихий продолжительный стон, а я медленно и осторожно скользнул в нее, нашептывая ей на ухо что-то ласковое и глупое. Я заметил ее нетерпение, но хотел, чтобы акт был долгим, хотел, чтобы он был красивым. И я взял ее, как в замедленной съемке, заставляя себя сдерживаться. Но ее бедра заходили подо мной, как крутые быстрые волны, а ее белая кожа стала блестеть в темноте, и мне показалось, я держу в руках лунный свет. Такой же мягкий. Такой же нереальный.

– Давай со мной, дорогой, – хрипела она мне в ухо. – Давай со мной, дорогой, дорогой Улав.

Я закурил. Она спала. Снегопад закончился. Ветер, совсем недавно выводивший на водосточной трубе грустную мелодию, убрал свой инструмент в чехол. В комнате слышалось только ее равномерное дыхание. Я слушал и слушал. Ничего.

Именно так все и происходило в моих мечтах. Я не верил, что это может случиться в реальности. Я очень устал, и мне надо было поспать. Но я был так счастлив, что не мог заснуть. Потому что, когда я засну, этот мир, этот мир, который до настоящего времени я не любил, на какое-то время перестанет существовать. И как считает Юм, тот факт, что я до сих пор каждое утро просыпался в том же теле и в том же мире, где все случившееся действительно случилось, еще не является гарантией того, что завтра утром все повторится. Впервые в жизни мне казалось, что, закрывая глаза, я рискую.

И я продолжал прислушиваться, охранять то, что у меня было. Вокруг не раздавалось никаких неуместных звуков. Но я все равно не переставал слушать.

Моя мама была очень слабой, и поэтому ей приходилось выносить больше, чем способен вынести сильный.

Например, она не могла отказать этой твари, моему отцу, в результате чего ей приходилось сносить больше побоев, чем насильнику в тюрьме. Особенно ему нравилось ее душить. Никогда не забуду, как всякий раз, когда отец ослаблял хватку и маме удавалось глотнуть воздуха, из спальни родителей доносилось ее коровье мычание, а потом он снова принимался ее убивать. Она была слишком слабой, чтобы сказать «нет» алкоголю, поэтому маленькая женщина заливала в себя столько яду, что хватило бы для убийства быка или слона. И она испытывала такую слабость ко мне, что давала все, что мне было нужно, даже если отрывала от себя.

Все постоянно твердят, что я похож на мать.

Лишь когда я в последний раз заглянул в глаза отца, я понял, что во мне есть и его частичка. Вирус, болезнь в крови.

Обычно он приходил к нам, только если ему были нужны деньги. И обычно получал то немногое, что у нас было. Но, несмотря на то, получал он свое или нет, отец понимал, что для поддержания страха он должен показать, что ждет маму в тот день, когда она не заплатит ему. Мама объясняла синяки и распухшие губы лестницами, дверьми и скользким полом в ванной. И когда она уже крепко подсела на алкоголь, случалось, она падала и врезалась в стены совершенно без посторонней помощи.

Отец говорил, что я дочитаюсь до того, что стану идиотом. Подозреваю, у него были такие же сложности с чтением и письмом, как и у меня, разница заключалась лишь в том, что он сдался. Он ушел из школы при первой же возможности и после этого не прочитал ни одной газеты, а мне, как ни странно, в школе нравилось все, кроме математики. Я не часто разговаривал, скорее всего, большинство принимало меня за тупицу. Но учитель норвежского, исправлявший мои сочинения, говорил, что во мне есть какое-то отличие, кроющееся за всеми этими грамматическими ошибками. А для меня этого было более чем достаточно. Отец спрашивал, для чего я читаю книги. Считаю ли я себя умнее его и остальных родственников, которые прекрасно жили, честно выполняя свою работу, и не пытались выпендриваться, скрываясь в сказочных мирах. Когда мне исполнилось шестнадцать, я поинтересовался, не хочет ли он сам попробовать честно поработать. Он избил меня до синяков и сказал, что это называется воспитанием и что таким образом он достаточно поработал на сегодня.

Когда мне было девятнадцать, однажды вечером он зашел к нам. В тот день его выпустили из тюрьмы, где он отсидел год за то, что забил насмерть одного парня. Свидетелей не было, и суд согласился с мнением адвоката, что повреждения мозга могли быть получены в тот момент, когда парень собирался ответить ударом на удар и упал, поскользнувшись на льду.