Вспомни обо мне - Анна Данилова

Концевич медленно поворачивал голову, словно боялся, что не сможет увидеть реального человека, сопровождавшего его нереальную жену.

Но Леня оказался прав. Мужчина был молод, красив, элегантен и не производил впечатления фантома, монстра или ожившего покойника, который разгуливал бы по ресторанам и рынкам с его покойницей-женой. Он был живой. Живее некуда.

Марк встал и направился в его сторону. Но мужчина быстро вышел из ресторана. Марк выбежал за ним в сырую, холодную ночь и увидел лишь хвост отъезжающего «Мерседеса». Он достал блокнот и записал номер. Вернулся в ресторан.

– Ну вот, номер хотя бы записал. Уже полегче.

– Надо же, как все странно, – Леня продолжал смотреть на дверь, за которой скрылся таинственный молодой человек. – Только заговорили о Вере, как сразу же появился ее ухажер.

– Нет, – вдруг замахал руками Концевич. – Все это смахивает на бред. И женщина эта просто похожа на Веру, вот и все. Если бы это была Вера, то вряд ли она спокойно, можно сказать, на глазах у всего города, то есть, рискуя быть узнанной, гуляла по улицам, зная, что рано или поздно на нее обратят внимание. Если она скрывалась или тем более ее скрывали по каким-то причинам, то почему она, вырвавшись на свободу, ведет себя так странно? Не ищет встречи со мной…

– Послушай, Концевич, не хотел я говорить, но все-таки скажу… – вдруг тихим и каким-то неестественным голосом проговорил Охрименко и опрокинул в себя большую порцию водки. – Ты знаешь, что говорят наши общие знакомые?

– Что? – Анатолий бросил на друга встревоженный взгляд. – Что?!

– Что это ты убил свою жену… Извини, друг…

Ночь и без того казалась бесконечной, наполненной страхами и тревогой. Я переволновался, у меня расстроился кишечник, поэтому, как только я вошел к себе домой, первым делом бросился в туалет. Я презирал себя за все, что происходило и еще, я чувствовал, будет происходить со мной в ближайшее время. Пока все не прояснится, пока всем не станет ясно, где моя жена, где ее ожившая сущность, где правда, а где ложь…

Когда я вернулся к себе, было около пяти утра, и все вокруг было холодновато-серым, унылым и холодным. И даже моя квартира показалась мне выстуженной, нежилой. Вот когда была жива Вера, все было иначе, и квартира пахла теплыми пирогами, гороховым супом или чем-нибудь еще вкусным или просто чистотой, цветами, новыми шторами или мебелью. Это был запах семьи, благополучия и ожидания чего-то невыразимо прекрасного, дивного. Ожидание ребенка – это ли не чудесное чувство?

Какое-то мгновение потребовалось мне на то, чтобы, войдя в дом, пересечь прихожую и войти в туалет. Почему я так зациклился на этом туалете и тех нескольких секундах? Да потому, что именно в тот момент мне показалось, что воздух в квартире холодный и почему-то синий или голубоватый… Так бывает, если в гостиной включен телевизор.

После туалета я вошел в ванную комнату, там разделся и принял горячую ванну, она была мне просто необходима. Потом, распаренный и совершенно обессилевший, я, закутавшись в халат, вышел в прихожую… Голубоватый свет лился из гостиной. Я пошел на этот свет…

На экране телевизора я увидел Веру. Она плескалась в реке, и солнце играло ее слипшимися, влажными от долгого купанья волосами. Я знал эту кассету наизусть, я часто просматривал ее после смерти жены, иногда плакал… Вера там была в ярком, бирюза с оранжевым, купальнике, слегка загорелая (загар вообще не прилипал к ней, под солнцем она становилась розовато-кремовой, как зефир), веселая, счастливая, и, глядя на нее, становилось понятным, как же хрупка человеческая жизнь и как слаб человек перед какими-то болезнями, вирусами, что он слишком уязвим, чтобы жить долго…

Когда я уходил, телевизор не работал, это точно. И кассета лежала на полке, в определенном месте, и только я один, как мне казалось, знал, где ее можно взять. Кто же побывал в квартире в мое отсутствие? Кому понадобилось вставлять ее в видеомагнитофон, чтобы я, войдя к себе домой, вновь увидел Веру… Тому, кто желал мне зла. И этим человеком, как мне думается, была сама Вера.

Я на дрожащих ногах подошел к телевизору, все выключил, и в комнате стало тихо. Надо было хотя бы немного поспать, прийти в себя после обрушившихся на меня событий. Перед глазами все еще маячили чудовищные по своему цинизму картины кладбищенской колдовской жизни: изъеденный червями труп неизвестного мужчины, его огромные испорченные зубы, бледное лицо Лени Охрименко, серьезное и сосредоточенное лицо Марка Садовникова… А в ушах до сих пор стоял тревожащий душу шорох полуистлевшей одежды в момент, когда тело перекладывали на носилки…

Я вошел в спальню, снял халат и, оставшись голым, лег под остывшее, холодное одеяло. Мне надо было уснуть, уснуть во что бы то ни стало, иначе мои ночные кошмары плавно перейдут в день и доконают меня, превратят на долгие часы в совершенно больного, разбитого человека. Я закрыл глаза и тут же услышал шаги в прихожей… В этот момент дверь распахнулась, кто-то в черном очень быстро, птицей, влетел в комнату и брызнул в меня чем-то холодным, душным, смертельным…

И я умер.

– Марк, если ты не позавтракаешь, я не выпущу тебя из дома. Ты всю ночь где-то…

– Ну?! Скажи еще, шлялся. Рита, ну нет у меня аппетита, а про то, где я провел ночь, ты отлично помнишь, и не делай вид, что все забыла. Да ты только об этом и думаешь, я же тебя знаю…

– Марк. Ну хотя бы один бутерброд, прошу тебя. Впереди длинный и трудный день. Фабиола, доченька, скажи своему папе, чтобы он поел!

Они сидели за столом, над которым горела огромная, фарфоровая, в форме тюльпана, лампа. Хмурое дождливое утро за окном не предвещало ничего хорошего. Рита сделала все, чтобы в квартире было светло, тепло, чтобы отвратительная погода, не имеющая ничего общего с грядущей весной, не испортила настроения – постелила на стол яркую, в красных маках, скатерть, поставила вазу с красными розами, даже фартук на пижаму надела веселый – в желтых лимонах.

– Вот, горячие гренки, каша, пшенная, молочная, как ты любишь.

Маленькая Фабиола, тоже в пижаме, как и мама, смотрела на отца с любовью, улыбалась ему, показывая мелкие ровные зубки, светлые локоны ее обрамляли нежное, с прозрачной белой кожей, личико. Огромные глаза с длинными ресницами и вправду кукла.

– Ешь кашу, – сказала она отцу и расхохоталась. – Вырастешь большой!

– Дело говорит, – заметила, растрепав локоны на голове дочери, Рита. – Тебе кофе или чай, Марк?

– Рита, ну сколько можно меня кормить?

Он сказал это и тотчас подумал о том, что уже очень скоро, у себя в прокуратуре, в кабинете, будет мечтать и об этих сладких поджаренных, в яйце, гренках, и о большой чашке с горячим кофе, и о Рите. Что может быть прекраснее – провести утро в компании своих самых близких девочек!