Записки из Города Призраков - Кейт Эллисон

– Каждому свое, – говорит Райна, пожимая плечами с пренебрежением, которое могут позволить себе только настоящие красавицы. Она вытягивается передо мной, и несколько парней, которых я не знаю, не могут оторвать от нее глаз. Отворачиваются, лишь когда она смотрит на них. – Памятник Штерну открывают на следующей неделе.

Желудок у меня уходит в пятки и тянет за собой сердце. «Точно», – бормочу я.

– Это какой-то еврейский ритуал, который проводят на кладбище. Все приходят, и говорят молитвы, и…

– Я знаю, что это, – излишне резко обрываю я ее.

Райна не реагирует.

– Так ты собираешься пойти? Я хочу сказать, я знаю, это странно, потому что… – Она замолкает.

– Можешь договаривать, Райн.

Райна вздыхает.

– Из-за твоей матери.

– Я думаю, мне пора работать. – Горло у меня сдавлено, слова еле прорываются наружу, словно им приходится пролезать сквозь узкую щель. После похорон я не видела родителей Штерна. Не хотела видеть, как они смотрят на меня, потому что я дочь моей матери. Они винят меня. Я знаю, что винят.

Райна кивает, но определенно сомневается, что я хочу прервать разговор по этой причине.

– Да, конечно. Работа… это важно.

Я проверяю время по мобильнику. 16:30. Короткий вздох облегчения.

– Разумеется, – говорю я. – Но она уже закончилась. Пора домой.

– Хочешь, пойдем ко мне и посмотрим кино? Или приготовим сандей? По старинному рецепту? – Она забрасывает большую холщовую сумку на плечо.

Я обнимаю ее, потому что она по-прежнему моя самая близкая (живая) подруга.

– Не могу. Пообещала отцу, что сделаю для него кое-какую работенку. Предстоит разгребать дерьмо в Городе призраков.

– Печально, – говорит она. Бросает последний злобный взгляд на Кассиди и ее окружение. – Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Хочу, но тебе нельзя. – Я поднимаю с земли и закидываю на плечи ранец для книг. – Папа не разрешает никого приводить, когда его нет, и он еще злится на меня за то, что я рано ушла с вечеринки, никому ничего не сказав. – Я отвожу глаза, боясь, что она уличит меня во лжи. – Позвонить тебе позже?

– Конечно, – говорит она, и я иду к маленькой будке, чтобы закрыть карусель. Ряды белых ламп разом выключаются. Теперь лошади более темные, тусклые. Заперев денежный ящик (практически пустой) в будке, я предлагаю Райне следовать за мной. Мы идем вдоль забора вокруг карусели, запираем калитку, чтобы никто не мог проникнуть на территорию без бдительного ока билетерши. Этим завершается моя дневная ра-бота.

После того как калитка надежно заперта, мы с Райной идем на автомобильную стоянку, где мой велосипед с сиденьем цвета банана посажен на цепь у знака «Стоп».

– Черт, – говорит она, глядя на мобильник. – Я забыла, что родителей Паркера этим вечером в городе нет. У него могут быть гости. Так что потом скинь эсэмеску, хорошо? – Она крепко прижимается ко мне, прежде чем мы расходимся к нашим экипажам. – Уже скучаю по тебе!

– Ты тоже, – говорю я, наблюдая, как она поворачивает ключ в замке. Морщусь, когда вижу, как ее стройная фигура ныряет в жаркий автомобиль (темно-синий, я помню, но теперь для меня черный), длинная коса змеится по спине.

«Тук-тук-тук», – стучит в голове молоток.

* * *

Восемь дней. Сердце стучит, когда я еду по обсаженной лилиями подъездной дорожке к Городу призраков; мой ранец впитывает в себя маленькие озерца пота со спины, в тех местах, где касается ее. Я встаю на педали, когда склон прибавляет крутизны, пот течет по рукам, лбу, шее. Восемь дней. Я задаюсь вопросом, что она делает целый день в своей камере? Гадаю, злится ли она из-за того, что мы не нашли миллион долларов наличными, чтобы вызволить ее из тюрьмы, куда ей предстояло вернуться после вынесения приговора. С другой стороны, как она могла ожидать, что мы соберем миллион, если для залога у нас не нашлось бы и ста тысяч?

Я приковываю велосипед к фонарному столбу, достаю из ранца папку-гармошку, полную квитанций, контрактов, счетов – я перестала в них заглядывать, как только поняла, что каждый документ интересует меня не больше теоремы Пифагора, – прижимаю к груди и иду к сверкающему входу. Достаю ключи из бокового кармана моей плетеной сумочки, отпираю замок, открываю дверь, захожу.

– Папа? – зову я: рассчитывала увидеть его здесь, тоже с папками, помочь подготовить кабинет к совещанию, которое должно начаться через час, поставить стаканы, бутылки. Кондиционер работает, и моя кожа покрывается мурашками, пока я добираюсь до середины вестибюля. Пахнет только что законченным строительством. Такой запах надолго остается в подвалах, но вестибюль, конечно, выглядит лучше подвала, прежде всего благодаря этим огромным квадратным окнам, через которые вливается свет. Я прибавляю шагу, поворачиваю налево, в короткий коридор, который ведет к административной зоне кондоминиума, где находится и кабинет папы и Теда Оукли, гадаю, найду ли я там кого-то из них, погруженного в работу. Негромко стучу, а в ответ – тишина.

У меня нет ключа от кабинета, поэтому я кладу папку-гармошку на пол у двери.

Мобильник жужжит в кармане, эсэмэска от папы: «Все еще на совещании в кейтер-компании. Скоро подъеду, и займемся делом».

Само собой. Отец весь в приготовлениях к свадьбе на пару с будущей женой, а его плоть и кровь ждет в доме, который, как ему известно, ненавидит. Но на первом месте у него сейчас Хитер – не я.

Я возвращаюсь в вестибюль. Если уж приходится ждать, то здесь, по крайней мере, работает кондиционер. По мне, это единственное, ради чего стоит сюда приходить.

Я замечаю лежащий у двери сложенный лист. Поднимаю его – хрустящий, легкий – и разворачиваю, как только мой зад устраивается на холодном полу, а спина прижимается к стене слева от двери. Это компьютерная распечатка, какой-то архитектурный чертеж, выполненный системой автоматического проектирования. Я разглаживаю его ладонью, пробегаю пальцами по прямым линиям, углам, изгибам, понимаю, что из таких вот чертежей родилось это отвратительное сооружение из кирпича, бетона и стекла, в котором я сейчас нахожусь. Я вижу только пол, стены, потолок, а на чертеже еще и сложная система труб, которые пронизывают всю структуру, змеятся в стенах, тянутся над потолками, встречаются и разбегаются вновь.

Змеятся в стенах. Змеи в стенах.

Горло сжимает. Импульсивно я достаю карандаш и начинаю рисовать, стремясь превратить трубы во что-то еще. Окружаю их кольцами, вьюнами, цветами, крыльями птиц, заостренными перышками.

Мое тело исчезает. Боль в голове уходит вместе со всеми спутанными мыслями. Я снова дышу полной грудью. Моя рука порхает, мчится, танцует словно сама по себе.

Свобода. Один лишь миг, но все же. Я ощущаю мамину версию моря, чувствую призрачных богов, о которых она всегда рассказывала истории, спускающихся с небес и покачивающих меня на своих руках. И тут в мою голову откуда-то прокрадывается Штерн. Я вижу улыбку на его лице, океан за нашими спинами. Как мы плавали вместе поздними вечерами. Его тело рядом с моим. Как я всегда знала, что он идет, еще не увидев. «…Не плачь ты обо мне. Из Алабамы еду я, и банджо на спине».