Сороки-убийцы - Энтони Горовиц

— Нет нужды. — Пюнд говорил на прекрасном литературном английском образованного иностранца, тщательно выговаривая каждый слог, словно в качестве компенсации за немецкий акцент. — Мне шестьдесят пять. Я прожил жизнь долгую и, осмелюсь добавить, во многих смыслах счастливую. Много раз в прошлом я ожидал смерти. Можно сказать даже, что смерть была моей спутницей, постоянно следуя за мной по пятам. Что же, теперь она меня нагнала. — Пюнд развел руками и изобразил улыбку. — Мы с ней старые знакомые, и нет причин ее бояться. Тем не менее мне необходимо устроить свои дела, привести их в порядок. В этом плане очень помогло бы знать срок, хотя бы в грубом исчислении... Мы говорим о неделях или о месяцах?

— Ну, боюсь, ситуация будет ухудшаться. Ваши головные боли усилятся. Могут случаться приступы. Я пришлю вам кое-какие книги, которые помогут вам представить общую картину, и пропишу сильные обезболивающие. Возможно, вам стоит подумать о лечении в стационаре. Могу порекомендовать очень хорошее заведение в Хэмпстеде, оно находится в ведении Мемориального фонда Марии Кюри. На более поздних стадиях вам потребуется постоянный уход.

Слова уплывали куда-то вдаль. Доктор Бенсон смотрел на своего пациента несколько озадаченно. Имя Аттикуса Пюнда ему, естественно, было известно. Его часто упоминали в газетах: беженец из Германии, ухитрившийся пережить войну, проведя год в одном из гитлеровских концлагерей. На момент ареста он служил полицейским в Берлине, а может, в Вене, и после переезда в Англию сделался частным детективом, помогая полиции в расследовании множества дел. На сыщика он был совсем не похож: низенький, очень аккуратный, со сложенными перед собой руками. На нем был темный костюм, белая рубашка и узкий черный галстук. Туфли отполированы до блеска. Его можно было принять за бухгалтера из разряда таких, что работают на семейную фирму и безупречно надежны. И все же было в Аттикусе Пюнде нечто особенное. Только-только войдя в кабинет и еще не услышав новость, он выказывал некую странную нервозность. Глаза смотрели из-под круглых, в проволочной оправе очков бесконечно внимательно, а прежде чем заговорить, Пюнд словно колебался. Странность заключалась в том, что, узнав диагноз, пациент явно успокоился. Создавалось впечатление, будто он давно ожидал его услышать и теперь был рад, что это наконец свершилось.

— Два или три месяца, — подвел итог доктор Бенсон. — Возможно, дольше, но я опасаюсь, что после этого срока ваши физические и умственные способности начнут угасать.

— Большое спасибо, доктор. Назначенное вами лечение было образцовым. Можно вас попросить, чтобы последующая ваша корреспонденция была адресована мне лично с пометкой «В собственные руки»? У меня работает секретарь, и мне пока не хочется, чтобы он знал.

— Разумеется.

— Наши с вами дела закончены?

— Буду рад видеть вас снова через пару недель. Нам нужно будет произвести кое-какие приготовления. Я всерьез считаю, что вам следует съездить в Хэмпстед и присмотреться к заведению.

— Я так и сделаю. — Пюнд встал. Удивительно, но в результате этого он почти не стал выше. Стоя, он казался ничтожным на фоне комнаты с ее панелями из темного дерева и высоким потолком. — Еще раз благодарю, доктор Бенсон.

Сыщик взял трость из палисандрового дерева с увесистой бронзовой ручкой. Вещица из восемнадцатого века. Она приехала из Зальцбурга и была подарком от немецкого посла в Лондоне. Не единожды эта трость выказывала себя эффективным оружием. Пюнд миновал администратора и швейцара, вежливо кивнув каждому, и вышел на улицу. Едва оказавшись там, он остановился и оглядел залитую яркими лучами улицу. Он совсем не удивился открытию, что все его чувства обострились. Очертания зданий казались математически ровными. Ухо вычленяло из общего гула дорожного движения звук, производимый каждой машиной. Кожа ощущала тепло солнечного света. В голову пришла мысль, что это могут быть последствия шока. Ему шестьдесят пять, и он едва ли встретит шестьдесят шестой день рождения. К этому нужно привыкнуть .

И тем не менее, шагая по Харли-стрит в направлении Риджентс-парка, Пюнд почти преуспел уложить новую ситуацию в рамки. Это был всего лишь очередной бросок костей, да и, в конце концов, вся его жизнь протекала, подчиняясь маловероятным обстоятельствам. Он знал, к примеру, что самим своим появлением на свет обязан историческому казусу. Когда баварский принц Отто I стал в 1832 году королем Греции, некоторое число греческих студентов предпочло эмигрировать в Германию. Одним из них был его прадедушка. Пятьдесят два года спустя Аттикус появился на свет от матери-немки, работавшей секретаршей в ландполицай [7], где его отец служил патрульным. Наполовину грек, наполовину немец. Представитель этнического меньшинства, если такое вообще существовало. Ну а потом, разумеется, возвышение нацизма. Пюнды были не только греки — в их жилах текла еврейская кровь. По мере того как большая игра набирала обороты, шансы на их выживание таяли, и только самый беспечный игрок рискнул бы сделать на них ставку. И верно, Аттикус потерял всех: мать, отца, братьев, друзей. В итоге сам он угодил в концлагерь неподалеку от Бельзена, и собственная его жизнь оказалась спасена лишь благодаря административной ошибке, одному шансу на тысячу. После освобождения судьба подарила ему еще десять лет, так что стоит ли всерьез жаловаться, что в последний раз кости легли против него? Аттикус Пюнд был человек сильный духом и на Юстон-роуд уже вполне примирился с ситуацией. Чему быть, того не миновать. Сетовать он не будет.

Домой он поехал на такси. Пюнд никогда не пользовался метро, ему не нравилось скопление людей в тесном пространстве: такое множество грез, страхов и сожалений, спрессованных в темноте. Он находил его невыносимым. Черные автомобили были куда более спокойными, как кокон ограждая его от реального мира. Движение в середине дня не было плотным, и вскоре Пюнд оказался на Чартерхаус-сквер в Фаррингдоне. Такси подкатило к Таннер-Корту, весьма элегантному многоквартирному дому, где проживал сыщик. Он заплатил шоферу, прибавив щедрые чаевые, и вошел в подъезд.

Квартиру Пюнд купил на деньги, полученные за дело о бриллианте «Людендорф» [8]: две спальни, просторная и светлая гостиная, выходящая на сквер, и самое важное — коридор и кабинет, где он принимал клиентов. Поднимаясь в лифте на восьмой этаж, сыщик подумал, что в настоящий момент у него на руках нет расследований. Что же, это даже к лучшему.

— Эй! Привет! — раздался из кабинета голос, прежде чем Пюнд успел закрыть входную дверь.

Мгновение спустя из кабинета вылетел Джеймс Фрейзер с пачкой писем в руке. Молодой человек на пороге тридцатилетия, блондин, он был тем самым секретарем и помощником, о котором Пюнд обмолвился доктору Бенсону. Выпускник Оксфордского университета с претензией на карьеру актера, неудачник и хронический безработный, он откликнулся на объявление в «Спектейторе», полагая, что продержится на работе пару месяцев. Прошло шесть лет, а он все еще оставался здесь.

— Как успехи? — спросил секретарь.

— Успехи в чем? — в свою очередь спросил Пюнд. Фрейзер понятия не имел, куда ходил его шеф.

— Не знаю. В том, чем вы были заняты. — Джеймс одарил его своей по-мальчишески задорной улыбкой. — Кстати, звонил инспектор Спенс из Скотленд-Ярда. Просил, чтобы вы ему перезвонили. Кто-то из «Таймс» хочет взять у вас интервью. И не забудьте, что в половине первого придет клиент.