Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

легионы в полном составе слишком дорого. Потому и хотят сократить число солдат на действительной службе…

– И вышвырнуть остальных на улицу, – добавил Хунн Раал. – Или, что еще хуже, в лес: пусть прозябают там вместе с отрицателями. А если вдруг вернутся форулканы? Мы будем не готовы дать им отпор, и даже твой отец нас тогда не спасет.

Вся наша жизнь основана на закономерностях, и у Хунна Раала были свои причины полагаться на эту старую истину, особенно когда речь шла об этом юноше, не имевшем никакого опыта сыне героя, который, говоря о легионах, использовал слово «мы», как будто его мечты стали реальностью. Хунн понимал, что нужно сделать, но Урусандер был не из тех, на кого действуют всевозможные увещевания и аргументы. Он твердо решил, что завершил свою службу королевству и остаток жизни полностью принадлежит ему самому. Безусловно, он это заслужил.

Но, с другой стороны, королевство нуждалось в спасителе, и единственный путь к отцу лежал через сына.

– Ошибочно полагать, что будущее наступит для кого-то другого, – продолжал Хунн Раал, – хотя многие из нас именно так и считают. Будущее напрямую касается нас самих. Твой отец отдает себе в этом отчет и в глубине души (вопреки всем своим безумным идеям, которых нахватался у форулканов: насчет справедливости и прочего) знает, что он сражался ради себя и ради своего сына – ради мира, который у тебя впереди. И тем не менее Урусандер упорно прячется в своем кабинете. Его нужно оттуда вытащить, Оссерк. Ты и сам наверняка это понимаешь.

Они поравнялись с чередой повозок, тащившихся к очередному повороту, и Хунн Раал увидел, что лицо Оссерка приобрело какое-то странное выражение. Казалось, было слышно, как тот скрежещет зубами. Старый солдат придвинулся ближе, понизив голос:

– Знаю, отец запретил тебе брать в руки меч. Для твоей же безопасности. Но много ли проку будет от всех твоих умений, если армию сильно сократят? Ты говорил, что хотел бы сражаться наравне со мной, и я тебе верю. Провалиться мне в Бездну, но я бы гордился, доведись мне увидеть это собственными глазами.

– Этого никогда не будет, – буркнул юноша.

– Ты нужен легионам. Они видят в тебе – как и все мы – наследника своего отца. Мы все ждем. В тот день, когда твой отец станет королем, Оссерк, ему придется по-настоящему оставить легионы, и тогда его место займешь ты. Именно такого будущего хотим мы все. Обещаю, я поговорю с Урусандером. В конце концов, он никогда не стал бы учить тебя сражаться, если бы хотел, чтобы ты лишь составлял списки глиняных цилиндров. Ты должен служить в войске. И мы постараемся, чтобы так оно и было.

– Ты все время это твердишь, – пробормотал Оссерк, но злость его поутихла.

Хунн Раал похлопал парня по спине:

– Погоди, так все и будет. А теперь, друг мой, пойдем выпьем?

– У тебя одно на уме. В честь чего?

– Поверь мне, солдату без этого никак нельзя. И повод не нужен. Скоро сам убедишься. Я намерен хорошенько надраться, а тебе придется тащить меня домой.

– Если только сам я не наклюкаюсь раньше.

– Предлагаешь устроить состязание? Отлично!

Хунн Раал подумал, что есть нечто трогательное в желании юноши найти подходящую причину напиться, молча сидя наедине с воспоминаниями, которые не хотят уходить. Воспоминаниями о павших друзьях и криках умирающих. Если честно, Хунн никому бы не пожелал подобного, но если не случится нечто такое, что портрет Урусандера станет реальностью – настолько, насколько это возможно, – то разразится гражданская война.

И легионы окажутся в ловушке посреди глаза бури.

А ведь по иронии судьбы род Иссгинов, из которого происходил Хунн Раал, имел намного больше прав на трон, чем кто-либо другой, даже сама Матерь-Тьма. Ну да ладно, не важно. Прошлое состояло не только из череды зияющих дыр. Местами прорехи были давно заполнены, причем правду убрали с глаз долой и закопали поглубже. Да это, пожалуй, и к лучшему. Ведь Хуннн думал не о себе, а о благе королевства. И даже если бы это стоило ему жизни, он был готов на все, чтобы Урусандер занял трон из чернодрева.

Мысли Раала вернулись к Драконусу, и он почувствовал, как в груди у него, подобно внезапной кровавой вспышке в ночи, нарастает ярость. Считалось, что легионы держатся в стороне и не принимают участия в ссорах среди знати. Но подобное мнение было ошибочным, и Хунн Раал намеревался этому лишний раз поспособствовать. Если напряжение в обществе перейдет в открытую войну, Драконусу придется противостоять не только сыновьям и дочерям Матери-Тьмы, но и легиону Урусандера.

«Посмотрим, Драконус, помогут ли тебе льстивые речи выпутаться из этой заварушки. Увидим, куда заведут тебя честолюбивые устремления».

На город внизу опустилась ночь, но в долине светились желтые и золотистые, будто пламя свечей, фонари таверн. Глядя на них, Хунн Раал почувствовал, как у него пробуждается жажда.

Смоченной в спирте тряпкой Кадаспала вытер с ладоней последние упрямые пятна краски, чувствуя, как от испарений жжет глаза. Слугу он отослал прочь. Не хватало еще, чтобы кто-то помогал ему одеться к ужину: ну не абсурд ли? Секрет великого портретиста заключался в том, чтобы смотреть позирующему прямо в глаза, как равному, кем бы тот ни был: командующим войсками или пастушонком, готовым отдать жизнь за стадо амридов. Он презирал саму мысль о том, что одни могут быть выше других. Положение и богатство служат лишь жалкими декорациями, и тот, кто прикрывается ими, столь же несовершенен и смертен, как и любой другой. Ну а если кому-то хочется щеголять на фоне подобных декораций, это лишь доказывает его внутреннюю слабость, только и всего. Что может выглядеть более жалко?

Кадаспала вообще не стремился иметь слуг. Ему не требовались искусственные декорации, чтобы его уважали. Каждая жизнь была даром: достаточно лишь взглянуть в глаза напротив, в любое время любого дня, чтобы это понять. И совершенно не важно, кому принадлежат эти глаза. Он видел истину, а затем делал эту истину зримой для всех остальных. Его рука никогда не лгала.

Что и подтвердил в полной мере сегодняшний сеанс. Создавая портрет, Кадаспала пребывал в дурном настроении, о чем прекрасно знал. И злился живописец в основном на себя самого. Каждый день чересчур короток, свет слишком причудлив, а его зрение чересчур остро, чтобы не замечать недостатков в собственной работе, – так было всегда, и никакие похвалы со стороны зрителей не в силах этого изменить. Хунн Раал наверняка считает свои замечания деликатными и даже, возможно,