Гуд бай, стервоза! - Джо Шрайбер

Теперь в его голосе клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Значит, так. Слушай меня — и слушай внимательно. Как можно быстрее и как можно осторожнее ты сейчас разворачиваешься и едешь домой, прямо сейчас, и уже здесь мы обсудим, что и как произошло. Ты понял меня? Перри?

Светофор мигнул зеленым, и я свернул на Четырнадцатую улицу. Прежде чем я смог ответить, Гоби вырвала телефон у меня из рук. Он был по-прежнему на громкой связи.

— Алло? Мистер Стормейр? Это Гоби.

— Гоби, передай трубку Перри, пожалуйста. Это личный разговор.

— Мистер Стормейр, я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Ваш сын — хороший мальчик. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы вы им гордились.

Она жестом указала мне, где сворачивать с Четырнадцатой улицы обратно на Бродвей.

— Сегодня вечером я попросила его в последний раз показать мне город, прежде чем я уеду обратно домой.

— Гоби, не обижайся, но наш разговор с Перри не имеет никакого отношения к тебе.

Я услышал нотки неприкрытого раздражения в его голосе и почувствовал, как у меня сводит желудок, а это был явный признак того, что сейчас я буду готов сделать все, что прикажет отец.

— Гоби, передай телефон моему сыну.

Похоже, она и вправду поразмыслила над словами отца, потому что сделала паузу, а потом выдала, как удар:

— Нет.

— Нет?

— Я не передам ему трубку до тех пор, пока вы не извинитесь за то, как обращаетесь с ним.

Повисла пауза, после чего отец произнес:

— Повтори?

— Я прожила в вашем доме девять месяцев, мистер Стормейр, и все это время я наблюдала, как вы относитесь к своему сыну. Я знаю, что вы хотите для него самого лучшего, но вы ломаете его дух и личность, подавляя их своими ожиданиями и надеждами. Своими правилами, приказами и ограничениями вы превращаете его в беспомощного и слабого человека. Семья — это очень важно, но семья — это не панацея. Вам не прикрыть свое безразличие и холодность в отношении к сыну так называемыми интересами семьи!

— Так, понятно, — сказал отец. — А ты эксперт по семейным вопросам, да, Гоби? По вопросам именно моей семьи?

— Я знаю, что мужчина, который не ставит свою семью на первое место, не заслуживает уважения. Я не слепая и не глухая. Все то время, что я прожила у вас, я наблюдала и слушала. И хоть это и не делает меня экспертом по семейным вопросам, я бы сказала, что очень хорошо знаю то, о чем говорю.

Она поерзала на сиденье, меняя положение, и я увидел выражение ее лица: она очень сосредоточенно и серьезно смотрела на телефон, чеканя в микрофон каждое слово.

— У нас в стране, мистер Стормейр, есть поговорка: «Неверный муж травит свою семью от корней».

— Неверный… — отец запнулся. — Погоди секунду. О чем ты говоришь?

— Думаю, мы понимаем друг друга. Полагаю, сейчас нет необходимости вдаваться в подробности вашего романа с Мэйделин Келсо, не так ли?

Повисло молчание.

— Что ты сказала? — спросил отец. — Ты сказала, Мэйделин Келсо?

— Вы меня слышали.

— А теперь ты послушай. Я не знаю, о чем ты говоришь, но то, о чем ты думаешь, что ты знаешь…

— Я говорю о том, что произошло шестнадцатого апреля, — мгновенно ответила Гоби. — Я говорю о вашей деловой поездке и о Сан-Диего двадцать шестого апреля, а также об уикенде в отеле «Монако» с мисс Келсо в Чикаго третьего мая. Хотите, чтобы я продолжила?

— Как ты об этом узнала?

— Мистер Стормейр, а вы в курсе, что мы с вами сейчас говорим по громкой связи?

Снова повисло долгое молчание. Когда отец заговорил, голос его звучал совсем иначе. Таким голосом он не говорил со мной никогда. Это был голос человека, сбитого с толку, человека, которому трудно дышать:

— Перри? Перри, ты слышишь?

— Перри вернется утром вместе с вашим драгоценным автомобилем, а до этого времени вы не будете больше ни звонить, ни угрожать ему, или, уверяю вас, мой следующий звонок будет адресован миссис Стормейр. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Секундочку. — Теперь голос отца звучал хрипло. — Пожалуйста, дай мне поговорить с сыном. Только минуту.

— Он слышал все, что вы только что сказали.

— Гоби, пожалуйста…

— Позже, — ответила Гоби, нажала на отбой и отдала мне телефон.

Мы ехали по Бродвею, и я тупо смотрел на дорогу.

Вы только что написали автобиографию на трехстах страницах. Пришлите нам страницу номер двести семнадцать.

Университет Пенсильвании

К югу от Юнион-сквер движение стало свободнее. Мы проезжали по Бродвею мимо ресторанов, круглосуточных магазинов, цветочных лавок, парней, торгующих на лотках сумочками, украшениями и пиратскими дисками. Я смотрел прямо, только прямо. Я не говорил ни слова, пока Гоби не повернулась и не посмотрела на меня в упор.

— Извини, что ты узнал об этом так, Перри.

— Он обещал, он клялся, что его роман с ней в прошлом, — сказал я.

Голос мой звучал так глухо, что даже мне было едва слышно, словно кто-то разговаривает во сне. Гоби ничего не ответила, она принялась глядеть в окно на проплывающие мимо Нижний Ист Сайд и затем Файнэншел Дистрикт, бетонные джунгли, где каждый день зарабатывались и терялись огромные деньги, отложенные для сбережения или на пенсии.

— То, что ты говорила ему про Мэйделин… — начал я. — Это же не был блеф, верно?

Она снова выудила «Блекберри» из сумки и принялась набирать текст.

— Прослушивание ваших телефонных разговоров входило в список моих ежедневных обязанностей. В том числе я прослушивала личную телефонную линию твоего отца.

— Это не ответ, — сказал я.

Но вообще-то я лгал. Это был ответ.

Смелость часто описывают как «способность сохранять «лицо» под давлением обстоятельств». А как бы вы сами описали понятие «смелость»?

Университет штата Огайо

У меня щипало глаза, и в пазухи носа словно залили горячего свинца. Я все думал и думал об отце, о том, что он говорил в офисе.

— «У каждого мужчины должны быть внутренние обязательства…» — пробормотал я. — Лицемерный ублюдок!

Я вцепился в руль так, что побелели костяшки пальцев, но я понимал, что стоит мне ослабить хватку, как руки задрожат.

— Она его секретарша, ты можешь себе представить это? В первый раз их застукала мама. Отец тогда пообещал, что больше этого не повторится.

Гоби не отвечала, полностью поглощенная своим «Блекберри». Я перестал обращать на нее внимание. Я чувствовал, как прошлое накатывает на меня волнами и вот-вот затопит. Я погрузился в воспоминания двухгодичной давности и снова оказался в том вечере, когда вернулся домой из библиотеки, открыл дверь и наступил на осколок разбитого блюда в коридоре. Как потом оказалось, мама швырнула три таких блюда в отца, пока он шел к двери. На ней даже вмятина осталась, прямо над ручкой.