Эхнатон, живущий в правде - Нагиб Махфуз

— Жизнь, Мериамон, это чудо, — начал старик. — Она подобна небу, затянутому облаками противоречий. — Он ненадолго задумался, отдавшись потоку воспоминаний, а потом продолжил:

— Эта история началась в тот летний день, когда меня вызвали к фараону Аменхотепу III и великой царице Тийе.

— Ты мудрый человек, Эйе, — сказала царица. — Твое знание мирских и духовных дел не имеет себе равных. Мы решили доверить тебе воспитание наших сыновей Тутмоса и Аменхотепа.

Я благодарно склонил свою бритую голову и сказал:

— Счастлив тот, кому выпала честь служить царю и царице.

Тутмосу было семь лет, а Аменхотепу — шесть. Тутмос был сильным, красивым и хорошо сложенным, хотя не слишком высоким. Аменхотеп был смуглым, высоким и хрупким, с мелкими и женственными чертами лица. Его мягкий, но пронизывающий взгляд произвел на меня сильное впечатление. Красивый мальчик умер, а слабый выжил. Смерть брата потрясла Аменхотепа; он долго плакал. Однажды он сказал мне:

— Учитель, мой брат был набожен, он часто посещал храм Амона, получал от него амулеты и талисманы, но все же умер. Мудрый учитель, почему ты не воскресил его?

— Сын мой, — ответил я, — душа человека бессмертна. Пусть это будет твоим утешением.

Это была первая из наших многих бесед о жизни и смерти. Я был искренне доволен его проницательностью и понятливостью во всем, что касалось духовных дел. Мальчик был явно старше своих лет. Мне часто приходило в голову, что Эхнатон был от рождения наделен некоей нездешней мудростью. Он быстро освоил чтение, письмо и алгебру. Я говорил царице Тийе:

— Способности мальчика так необычны, что он начинает пугать своего учителя.

Я учил его с радостью и гадал, что он придумает, когда начнет править империей своих предков. Я был уверен, что его империя превзойдет славой отцовскую.

Аменхотеп III был великим и могучим правителем, беспощадным к своим врагам и ослушникам. В мирные времена он наслаждался женщинами, едой, вином и предавался этим занятиям так, что вскоре стал жертвой собственных излишеств и провел свои последние дни в муках, испытывая невыносимую боль. Что же касается Тийи, то она принадлежала к почтенной нубийской семье. Сила и мудрость этой женщины были таковы, что она затмила даже легендарную царицу Хатшепсут[23]. Смерть старшего сына и неверность мужа заставили ее без памяти привязаться к маленькому Аменхотепу. Казалось, она была его матерью, возлюбленной и учительницей одновременно. Тийя отдавалась политике с такой страстью, что стремление к власти заставило ее пожертвовать своей женской сущностью. Жрецы напрасно считали царицу виновной в пороках ее сына. На самом деле она хотела, чтобы царевич был в курсе всех религий. Возможно, Тийя желала, чтобы Атон заменил Амона и стал богом, которому подчиняются все остальные, ибо Атон был богом Солнца, вдыхающим жизнь во все живое. Его поклонников объединяло не столько давление сверху, сколько искренняя вера. Царица надеялась использовать религию как политический инструмент, способный обеспечить единство Египта. В намерения Тийи не входило, чтобы ее сын отдал религии предпочтение перед политикой; Аменхотеп сам отказался ставить религию на службу чему бы то ни было. У матери был четкий политический план, но сын воспринял ее слова буквально. Он посвятил себя религиозному призванию, подвергнув опасности страну, империю и трон.

Эйе умолк и туже завязал шарф, охватывавший плечи. Его лицо под пышным париком казалось маленьким. На какое-то время наступила тишина, а затем он продолжил:

— Я продолжал поражаться интеллекту этого маленького мальчика. Казалось, он родился с разумом верховного жреца. Иногда до меня доходило, что я спорю с ним как с равным. К десяти годам его ум напоминал горячий источник, кипящий идеями. В его слабом теле скрывались такая воля и такое упорство, что я считал это живым доказательством превосходства человеческого духа над самыми тренированными мускулами. Он был до того предан своим религиозным взглядам, что не тратил времени на подготовку к занятию престола. Мальчик не принимал на веру ни одну идею без ее обсуждения и не стеснялся выражать свои сомнения, которые у него вызывали многие из наших традиционных учений. Я был потрясен, когда однажды он сказал:

— Фивы! Священный город! Разве не таким его считают? Учитель, Фивы — это всего-навсего притон пьянства, разврата и сборище алчных торгашей. Что собой представляют эти великие жрецы? Они заражают людей суевериями и забирают у бедняков последнее. Соблазняют женщин, оправдывая это волей богов. Их храм превратился в вертеп блуда и греха. Фивы прокляты.

Услышав эти слова, я пришел в ужас.

Мне уже мерещилось, что в меня, его учителя, тычут пальцами.

— Эти жрецы являются опорой трона, — ответил я.

— Если так, то трон стоит на лжи и смерти.

— Силы у них не меньше, чем у армии, — предупредил я.

— Воры и бандиты тоже сильны.

С самого начала было ясно, что ему не по душе Амон, правивший в святая святых. Он предпочитал Атона, свет которого сиял миру.

— Амон — бог жрецов, а Атон — бог небес и земли.

— Ты должен почитать всех богов.

— Значит, я не должен доверять своему сердцу, которое говорит мне, что правильно, а что нет? — спросил он.

— Однажды тебя коронуют в храме Амона, — сказал я, пытаясь убедить его.

Он раскинул тонкие руки и ответил:

— Я бы предпочел короноваться под открытым небом, при свете солнца.

— Амон — бог, который даровал твоим предкам силу, позволявшую одерживать победы над врагом.

Он умолк, задумался, а потом сказал:

— Я не могу понять, как бог может кому-то позволять убивать его собственные создания.

Я встревожился еще сильнее, но продолжил попытку переубедить мальчика:

— Мы, дети Амона, не всегда можем понять его божественную мудрость.

— Солнечный свет Атона, льющийся на нас сверху, не разделяет людей на своих и чужих.

— Ты не должен забывать, что жизнь — это поле битвы.

— Учитель, — печально ответил он, — не говори мне о войне. Разве ты никогда не видел солнца, встающего над полями и Нилом? Разве ты не видел горизонта на закате? Не слышал пения соловья или воркования горлицы? Неужели ты никогда не ощущал священного счастья, скрытого в глубине твоего сердца?