Здесь, на Земле - Элис Хоффман

К тому же ей всегда нравилось быть загадочной. «Что бы это значило?» — удивлялась постоянно Марч, когда они в детстве день-деньской сидели вместе, и маленькая Сью смотрела так, будто девочка напротив — слегка тронутая и все объяснения происходящему лишь результат ее буйного воображения.

— Вот здесь и сдох взятый напрокат автомобиль.

Марч показывает на самую глубокую из рытвин.

— Тогда держитесь.

И Сьюзи, тряхнув стариной, жмет газ в пол. Начинаются настоящие «русские горки».

— Вы что, спятили? — шумит Гвен.

Но «две зрелые, умные женщины» не обращают на нее ни малейшего внимания. С дикой тряской и грохотом мчась по ухабам, они на время забывают куда именно едут. Забывают, сколько лет прошлое тех пор, как рука об руку сбегали по этой дороге. Пылкие, бесстрашные девчонки. Джинсы, ботинки, свитера. И абсолютная уверенность Марч в том, что несет ей будущее: счастье и настоящую любовь. Именно то, чего она так хочет.

И близко ничего подобного не произошло. Точно так же, как не было и нет второго такого места, как дом, и нигде, кроме как на Лисьем холме, не было ей так уютно, восхитительно и… по-настоящему.

Сюзанна резко жмет на тормоза, и ремни вжимают всех в сиденья.

— Вот чертово создание!

Перед колесами перебегает дорогу кролик.

Здешние места действительно донельзя реальны. Проснувшись этим утром в постели, где она провела тысячи ночей, Марч поняла: возвращение — ошибка. Еще бы: не успела открыть глаза, а уже думает о Холлисе. На окнах — вензеля изморози. Будто она никуда отсюда и не уезжала. Ее комната всегда была самой выстуженной во всем доме. Вода в стакане у изголовья частенько замерзала полностью. И Марч, перевернув его, дышала на этот лед, пока он не тек ручейками, журчание которых ей напевало: Холлис, Холлис, Холлис…

Первое, что она сделала, надев темно-синее платье и поверх черный свитер, — это спустилась, босоногая, в гостиную и попыталась дозвониться Ричарду. С места, где стоит телефонный столик, видна Гвен (дочь спит на кушетке в швейной комнатке), а сквозь овальное окно — сад и даль за ним. Гулко забилось сердце.

«В конце концов, это просто глупо, — строго внушает себе Марч и начинает торговаться с собой, как делают все женщины, живущие не с тем мужчиной: — Если Ричард поднимет трубку до пятого гудка, я успокоюсь». В конце концов, безопасность — вот то, на чем она остановила выбор, пусть даже и приехала сюда, и ищет взглядом яблоню, на которую забиралась девчонкой.

На том конце — гудки. Ах да, сообразила Марч, сейчас ведь в Калифорнии такая рань, три утра или около того. И положила трубку. Все утряслось вроде и без телефонного звонка. А после того как она заварила чай в одном из милых керамических чайничков Джудит, на душе стало еще спокойнее.

Или, может, так только кажется? Теперь, в машине, когда мимо проносятся поля фермы Гардиан, ей холодно. Жаль, нет с собой перчаток и шерстяного шарфа. «Ох, лучше бы мне быть за миллион миль отсюда!»

— Не бойся. — От Сьюзи не укрылось волнение подруги. — Его на похоронах не будет, уж поверь мне. Он ведь, если помнишь, никогда не делает того, что должен.

Марч бросает на Сьюзи выразительный взгляд, но уже поздно.

— О ком это вы? — тут же навостряет уши Гвен.

Вот так всегда: дочь прекрасно слышит то, что ей не предназначалось, зато глуха ко всему, о чем пытаешься до нее докричаться.

— Да так, ни о ком.

— Тебе показалось, — вторит Сьюзи.

— Ладно, замяли, — недовольна Гвен. — Похоже, я знаю, о ком речь.

— Ты что, всезнайка?

А в голове у Марч пульсирует: «Как хорошо, что ты ничего не знаешь. И для меня, и для тебя».

У них в запасе была уйма времени, чтобы поспеть к началу панихиды, и все ж они умудрились опоздать. Автостоянка битком забита. Да и с какой стати ей пустовать? У Джудит Дейл было полно друзей. Из библиотеки, где она долгие годы была членом правления, из садоводческого клуба, так много сделавшего для обустройства парков и площадей, из госпиталя Святой Бригитты, в конце концов (дважды в неделю она добровольно дежурила там в ночную смену в детском отделении, читая малышам сказки и играя с ними в «Страну сластей»[7]).

У самой Джудит не было детей. Марч хорошо помнит, как спросила ее однажды: «Почему?» Был поздний вечер, она лежала в постели с лихорадкой, миссис Дейл кормила ее с ложечки молочной рисовой кашей и отпаивала чаем.

— Это не то, что мне предуготовлено, — последовал ответ.

Что она хотела этим сказать, Марч так никогда до конца и не понимала. Бог? Судьба? Собственный выбор, совершенный много лет назад? Однако были у нее не одни лишь тайны. Она любила дождь, детей и одинокие прогулки по выходным, из которых приносила маленькие презенты: спички в особенно прелестном коробке, гребешки для волос, розовое и зеленое мятное драже. Свято верила в домашнюю стряпню и непревзойденную красоту желтых роз (шесть дюжин их заказала Марч на панихиду). Их аромат — сладкий, выдержанный и печальный — кружит голову, и Марч пошатывает, когда она садится в первый ряд похоронного зала, между Гвен и Судьей, партнером ее покойного отца и отцом Сьюзи.

Он высок, под метр девяносто, и такой внушительный, что, говорят, иные правонарушители сознаются во всем от одного лишь его взгляда. Но сегодня Судья — бледная тень самого себя. В следующем месяце ему исполнится семьдесят два, и, этот возраст виден по дрожи больших рук, бескровному лицу и блеклости некогда ясных голубых глаз. Он накрывает ладонью руку Марч (может, даже больше для собственного успокоения). На первой скамье уже нет мест, и потому Луиза Джастис, его жена, сидит за ними. Время от времени, наклоняясь, она прикасается к плечу Марч или Судьи.

— Такое потрясение для нас, такое потрясение, — шепчет она снова и снова.

Джудит Дейл пожелала в завещании, чтобы панихида прошла тихо и скромно. Такой же выбрала она и могильный камень для себя, простой серый монолит. И все же Гвен представить не могла, насколько тягостно окажется здесь находиться. Она сидит, прямая словно шест, и не мигая смотрит на закрытый гроб — будто вморожена в скамью, с белой, как снег, кожей. Обилие туши на лице, торчащие «шипы» волос — видок у нее и впрямь еще тот. Иные из тех, кто подошел к Марч выразить сочувствие, предпочитают Гвен не замечать или же молча пожимают ее холодную руку. Когда Харриет Лафтон от имени друзей по библиотеке произносит последние слова, Гвен прижимается к матери.

— Меня сейчас вырвет, — шепчет она.

— Нет, это только кажется, — уверяет Марч, хоть и сама ощущает дурманящее воздействие роз и избытка тепла внутри похоронного зала.

— Я серьезно.

Это запах смерти подступает к ней. Сама идея бесследного исчезновения.

— О черт, сейчас начнется, — испуганно произносит Гвен.