Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа. 1935-1936 - Иван Чистяков

Прошелся до Журавлей. Холодно убийственно. Полушубок не гнется на морозе. Валенки, как деревянные колодки. Ни единой птицы.

Вода в помещении замерзла. Умыться нечем. В один глаз плеснешь из кружки, другой сам откроется. 45°. Поезда идут тихо. Лишь луна, надсмехаясь над нами, величаво спокойно скользит…

Весь день в помещении, но одевши. Печки и те не осиливают холода. Замерзли чернила. Спишь в рейтузах и трениров. гимнастерке-рубашке. Волосы на голове примерзли к холодному поту на лбу.

Ничего себе удовольствие. Хватит, довольно.

Ну, вот и 47°. Что-то вздулась одна щека, да и на лбу около глаза припухает. С такого мороза весь вспухнешь. З/к работают, скалывая часть насыпи. Все же блат — великое дело. Как с ним бороться, да и надо ли? Без блата я, может быть, получил бы воспаление легких и даже хуже, а в блате есть спасение.

Подшили валенки, хорошо и быстро. Это все хорошо, а впереди три с половиной м-ца холодов. Никакого выхода. Нечем, да и достать обшивки для стен негде. Нет и пакли.

Получил письмо из ДУВРа. Люди не дорожат жизнью, находясь в гражданских условиях. Когда дома и на работе тепло, когда человек сыт, все идет по порядку. Знает, что он сам себе хозяин, тогда стремиться не к чему, ну и скучает. А когда думаешь, скоро ли кончится все это, когда же отдых, где домашний минимум, когда же я хоть временно буду сам планировать свое время, когда не будет тяготеть над головой меч Ревтрибунала? Когда я могу пойти и купить, в любой час что хочу, ну, [хоть] белого хлеба. Будешь дорожить жизнью. Знаешь, что каждый прожитый день сейчас потерян в жизни.

Ночь проспал в тепле. […] День провел в ходьбе.

45 километров. Подшитые валенки два дня назад после ходьбы худые. Спать лег в 4 часа утра.

Снова на трассе. Еду в Домикан верхом. Эх, Аника воин.

Нач. ф-ги хочет, чтобы мы ему подчинялись. Странно. Может быть, он захочет, чтобы прокурор ему подчинился. Стрелок поет «Мурку», приятный баритон. Берет за сердце.

Бессонная ночь сказывается, клонит ко сну. Глаза форменным образом слипаются. А тут — то посадить одну, то неясное дело с побегом, то конфликт с нач. ф-ги, то на ф-ге порезались, то сделали какой-то укол, умирает. Вот, черт возьми, чтобы их взорвало! А жизнь не ждет, жизнь идет, и прошедший день не вернуть. Что я получил за сегодняшний день? Ничего, верней — потери. Нет, для многих лагеря не исправительные. Бухгалтер ф-ги имеет срок пять лет, а туфтит, на что надеется, чего ждет? Дождется.

Светел, радостен, солнечный денек. А морозец знатный, 34°. Скоро зеленый прокурор придет! Такие разговорчики уже появляются. Плохо вы сделали без мужиков.

Протяжный гудок бамовского паровоза. Стоп. Остановился странного вида поезд. Товарные вагоны обшиты вторым рядом досок, в люках стекла, на крыше труба, дымит, что твой паровоз. На тормозах чего только нет. Колеса походной кухни, кипятильные бочки, кипы сена, брезент, ведра и котлы. По вагонам человеческие голоса, лошадиное ржание, хрюканье свиней и коровье мычание. Люди в бушлатах в полушубках, люди в валенках и абиссинках, все мужчины на вид, но много женских голосов. В чем же дело?

Вот в чем — все женщины, одеты по-мужски. В первую очередь на земле кипятильник и котлы. Рогатки костры, и готов чай. Звон котелков и мисок, звон ложек, кружек, ведер. И смешно, и чудно кажется, как это люди приехали, остановились среди поля и чувствуют себя, что дома. Раздается песня, бесшабашно веселая. А в другом конце поезда гремят лопаты, ломы, кирки. Кузнец уже раздувает походное горно.

Повар с картошкой на спине, прачка с бельем, конюхи с сеном, с ведрами. Режут близстоящие деревья, колют. Умываются, выколачивают сенные матрасы, вытрясают одежду. Кто просто разглядывает местность, кто выбирает деревцо посуше на дрова, а кто, может быть, думает о родине, вспоминая знакомые места, кое-кто может быть о побеге мечтает, разные люди, разные мысли.

Группа стоит и курит, группа о чем-то спорит. Один убедительно что-то доказывает, размахивая руками, ежеминутно поправляя сбивающуюся шапку. Смачно сплевывают в сторону, кряхтят и покашливают. Три человека уходят вдоль линии, что-то разглядывают, топают по земле ногой, показывают то на насыпь, то на рельсы старого пути. Показывают шестом далеко и кругом. Люди провожают глазами руку, поворачиваются, что-то соображают, записывают.

Так начинает свою жизнь ф-га.

Через день в нескольких метрах от ж.д. будут палатки, бараки, землянки, целый походный город. Оживая по утрам, затихая на день и снова оживая вечером. Не смотрят и не говорят, что здесь лучше или хуже, везде одинаково. 3–5 месяцев проживем, а там дальше перезимуем, летом каждый кустик пустит.

— Мама! Мама!! — слышится крик.

Это не дочь или сын зовет мать, нет. Это тридцатипятники так величают бригадиршу. Среди мужчин нет такого коллектива, нет спайки всей бригады. У женщин другое дело, но только у 35-ых. Тут воровской коллектив, тут воровские обычаи и порядки, тут бригадир — атаман, пахан, мама. Мама заправляет всем и всеми, мама бьет, мама милует, мама не пускает на работу, мама кормит или заставляет голодать. Мама все.

Мужчины держатся особняком, редко вдвоем. Карты, выигрыш или проигрыш, чувство собственности ставится выше дружбы. Карты делаются в течение 10 минут. Поэтому хоть отбирай, хоть нет, результат один. Проигрывают все. Проигрывают склады. Значит, жди ограбления, проигрывают сказать начальству похабщину, проигрывают части своего тела, пальцы рук и ног, руки. Проиграв, рубят при всех палец или руку и бросают на стол со словами: «Пейте мою кровь, паразиты!»

Уезжает 10-я авто. Нач. отряда приказал присутствовать при отъезде. Топай 13 километров туда, да обратно 13.

Д. Черниговка. Серенький зимний день. Небо низко. То там, то тут дымят трубы домашних печей. Дым спокойно-спокойно столбом уходит в небо, сливаясь с фоном. На улице ни души. Тишина. Журавль колодца высоко над хатами поднял шею, стараясь заглянуть за деревню и предупредить всякого: «Не шуми!» Какой-то особенный запах дыма, запах простых горячих щей и тепло хаты, неторопливый разговор хозяина, создают покой на душе. А тут шагай по шпалам. Неужели я так просто лишен даже такого «счастья» жизни.

Вот как мелочны становятся наши стремления и желания. И верно, что мы республика на колесах, что мы фронт, что мы пока не имеем права, не можем жить достижениями 1-й и 3-й пятил. свободной торговли и т. д. Сколько еще строительств? Сколько преступников? Необъятен сибирский край, работы хватит.