Улыбка черного кота - Олег Рой

Кончилось же тем, что она еле-еле сдала зимнюю и весеннюю сессии за первый курс. Но она все еще выгодно отличалась от своих сокурсников хорошо подвешенным языком и общим уровнем подготовки — снова спасибо родной школе! Однако после весенней сессии, когда она сумела сдать историю государственного права лишь с третьей попытки, Светлана почувствовала: все, лафа кончается. Надо было либо крепко засесть за учебу, что теперь стало ей органически чуждо, либо искать какие-то иные пути устройства в этой жизни.

Но какие, какие?… Она думала об этом, а услужливая память подкидывала ей одни и те же воспоминания: Турция — сладкая и знойная, как и ее расслабляющая жара… безмятежное теплое море… спелые фрукты… а ночью — танцы до упаду… Множество молодых людей, успех, комплименты, упоительные поцелуи… И разговор по-английски с одним молодым, обаятельным французом. Он приезжает каждый год в это место, на недельку, просто потанцевать. Потому что здесь, в Кемере, уверял он Светлану, собираются самые красивые девушки. И его девизом было то же самое — танцуй, пока молодой. Он был каким-то другим, не таким, как все прочие ее знакомые, — недосягаемый, свободный, легкомысленный, пылкий… и — что греха таить — умопомрачительно притягательный.

— Жить весело и пылко — это настоящее искусство, Светлана, — говорил он ей по-английски, смешно растягивая ее имя («Све-е-етла-а-ана…») и небрежно постукивая ногтем указательного пальца по высокому стакану с соломинкой, наполненному коктейлем. — Так жить, чтобы, умирая, было что вспомнить… Это немногим доступно!

Антон и Сережка, пожалуй, назвали бы его глупым фатом, думала девушка, и сама пыталась возражать собеседнику, но кокетливо и игриво, более игриво, нежели самой хотелось:

— Но вы ведь занимаетесь в жизни чем-то серьезным, помимо отдыха на море? Работаете, делаете бизнес, может быть, учитесь…

— О-о-о! — насмешливо и загадочно тянул в ответ француз, поедая Светлану глазами и не давая определенного ответа на ее вопрос. — Такой хорошенькой девушке, как вы, не стоит забивать себе голову вопросами бизнеса или учебы!

Все это было немножко смешно и слишком патетично, и все же стройный, загорелый, с выгоревшими волосами (что свидетельствовало о том, что он все-таки вылезает иногда из моря на пляж) молодой француз произвел на Светлану неизгладимое впечатление. Ей захотелось жить так же легко и беспечно, как он, так же развлекаться, гулять, считая это нормальным и серьезным занятием. Из года в год стабильно приезжать в одно и то же место, отдаваться веселью днями и ночами напролет. И чтобы никто тебя не осуждал — ни комсомол, ни школа, ни институт, ни разные скучные и правильные взрослые. Вот хочет человек жить весело — и живет, и если он никому не причиняет при этом вреда, то никто и не вправе запретить ему такое времяпрепровождение. А главное, изумлялась Света (и это ей нравилось все больше), он вовсе не собирается чувствовать себя виноватым за такой образ жизни — ни перед кем, в том числе и перед самим собой. У девушки появилась уверенность, что и она тоже имеет право устроить личную жизнь по своему разумению. Имеет право сама распоряжаться своей судьбой. Так она и выдала себе «индульгенцию на право наслаждения жизнью» — кажется, в юридическом смысле это звучит правильно?…

Однако снова пришла осень, и вновь начались занятия, и на втором курсе опять пришлось вставать спозаранку и мчаться сломя голову в любую погоду на лекцию, где какой-нибудь скучнейший тип — старикашка, как утверждала Света, — уныло бубнил что-то про какое-то там право…

И она не выдержала. Решение давно и исподволь сформировалось в ее душе, оставалось только признаться в нем самой себе и принять его как жизненное кредо. Такая жизнь не для нее. Скука и обыденность, как юридическая профессия, — тоже. Она молода, хороша собой, и хотя модельный бизнес, куда берут красавиц, ей не светит (ростом все-таки не вышла — всего сто шестьдесят три сантиметра), но обаяния ей не занимать, и, значит, найдется и для нее в жизни настоящее занятие. Такую-то красоту, такой стиль, такую походку зарыть и закопать в пыльных библиотеках, в аудиториях со скучными, недалекими и бедными сокурсниками?! Да никогда! Правда, не зная еще, чем заняться дальше, она продолжала по инерции посещать лекции в университете, но все это уже было временное, лишнее и случайное в жизни.

Света Журавина вышла на тропу своей войны, хотя и не сообразила еще, как эта ее война называется.

Школьная компания между тем распадалась. В первую же институтскую весну на наших друзей свалилась неожиданная напасть — объявили призыв в армию для студентов дневного отделения. Приказ вышел неожиданно, никто не успел толком отреагировать на него, практически вся мужская половина советских вузов попала под этот топор. И кроме немногих счастливчиков, чьи родители обладали «сверхпроходимостью» в нужных инстанциях, остальные были «забриты» в рекордные сроки.

Таким образом, уже осенью Антон Житкевич был вынужден надеть кирзовые сапоги. Родители не смогли, да, в общем-то, и не собирались обеспечивать его «отмазкой» от армии, в отличие от Сергея Пономарева, дипломатическое семейство которого, обладая нужными связями, вовремя подсуетилось и решило эту насущную проблему. Антон же предпочел разделить участь большинства. Понятно, что у него начались совсем другие приготовления и заботы, и на встречи с друзьями времени практически не оставалось. Однако и Серега, как казалось Свете, стал каким-то чужим и отдалился от них, все более увлекаясь своей китаистикой и всякими восточными делами. Лето он провел у родителей в Пекине и там уже подрабатывал на мелкой должности в посольстве, что дало ему возможность почувствовать себя взрослым и даже получить какие-то деньги, которые в Москве выглядели настоящим состоянием.

После долгого многомесячного перерыва троица встретилась уже только на проводах Антона в армию. В доме, как и всегда у Житкевичей, было тепло и уютно, накрыт красивый стол, всюду расставлены осенние цветы — астры, георгины, хризантемы… Но хозяева были грустны, а Анна Алексеевна еле сдерживала слезы. Только сам виновник торжества не терял присутствия духа. Он не считал крутой поворот в своей жизни чем-то катастрофическим. Ну отвлечется года на два от любимого занятия, раз уж родное государство так сурово к бедным студентам, узнает, почем фунт лиха… Потом все равно возвратится и доучится. Антон твердо знал, что ничто и никогда не сможет помешать ему стать специалистом по медицинской электронике.

Народу на проводах собралось немного. Кроме родственников и близких друзей пришел профессор Лаптев с маленькой девочкой Настенькой, своей внучкой, застенчивой, худенькой девчушкой, воображение которой поразила рыжая персидская кошка Капа — любимица семейства Житкевичей, — за кем девочка следила весь вечер.

— Вот вам, пожалуйста, — шутил Лаптев, поглаживая бороду и стараясь хоть немного отвлечь Житкевичей от тяжелых мыслей, — законы современного шоу-бизнеса во всей их непревзойденной красе. Согласитесь, что ваша Капа — настоящая звезда и, значит, у нее должны быть свои фанаты. Как, Настюша, ты согласна записаться в Капитолинины фанатки?

И все охотно потешались над Настей, делая вид, что шутка не вымучена, а, напротив, легка и остроумна, и пытаясь сосредоточиться на милых пустяках дружеского общения. А Николай Васильевич шептал жене на ухо, тщетно стараясь в свою очередь, чтобы гости не заметили, что глаза у нее на мокром месте: