Царская сабля - Александр Прозоров

Боярский сын неожиданно обо что-то споткнулся, опрокинулся на спину, покатился, оказавшись на дне воронки от взрыва лицом к лицу со стрельцом с разрубленной головой. По кровавой ране уже вовсю ползали мухи.

Сверху стали скатываться другие бояре – и Басарга, пока не задавили, попятился, выбрался из ямы на вязанки, заполняющие ров, перелез дальше. Щит все еще оставался в его руке – но сабля потерялась где-то там, вырванная из пальцев при кувыркании.

Боярский сын огляделся, надеясь подобрать клинок кого-то из павших, но вокруг, на удивление, не оказалось ни одного тела – главная сеча случилась на улицах Казани.

– У-а-а-а!!! – Опрокинув последних ратников, басурманская толпа хлынула через воронку и ров наружу.

Уцелевшие русские воины побежали прочь, спасая свои жизни. Басарга, остро, до холодного пота между лопаток, ощущая свою беззащитность, тоже кинулся наутек, спотыкаясь о разбросанные обломки бревен и комья глины, пока внезапно не врезался в богато одетого юного князя в шитой золотом ферязи и высокой соболиной шапке.

– Куда драпаешь, заяц ушастый?! – схватил его за горловину юшмана молодой витязь. – Там люди русские в рабстве гниют, там единоверцы твои кровь проливают! Там твое место, трус безродный!

– Саблю… Потерял… – растерянно выдохнул Басарга, пытаясь понять, откуда он знает этого безусого, но высокого плечистого юношу.

– На! – Князь вырвал из ножен клинок и сунул ему. – Не опозорь!

И тут Басаргу кинуло в жар: бегущих из города ратников пытался остановить государь. Сам Иоанн, кинувшийся к прорыву быстрее своей свиты!

– Ца-а-арь!!! – во все горло закричал боярский сын Леонтьев. – Царь с на-ами!!!

Он развернулся и бросился навстречу ногайцам. Поймал на государеву саблю одного, вскинул вверх, выбросил вперед щит, сильным ударом окантовки ломая ребра, принял на щит пику, присел, длинным взмахом подрубил врагу колено, крутанулся, принимая выпад другого на грудные пластины юшмана и пуская кончик клинка вскользь, чтобы ответным ударом вспороть басурманину горло, столкнулся щитами еще с одним, подпрыгнул, наваливаясь и перекрывая ему обзор, а потом, резко присев, подрубил врагу ноги.

Ощущение близости государя, тяжесть царского клинка в руке удесятеряли его силы, позволяли ломать окантовкой щита руки и ребра, рубить черепа прямо со шлемами, колоть так быстро, что ногайцы умирали, не успев понять, откуда пришла беда.

– Ца-арь!!! Царь с нами! За Иоанна! За царя!!!

Внезапно развернувшееся и встретившее басурман щитами и саблями воинство заставило ногайцев остановиться, а затем и попятиться. Случившейся заминки хватило боярину Басманову, чтобы поднять полусотню бояр в седла и, промчавшись через поле, врезаться в толпу защитников Казани. Конница, стоптав правый край врага, прорубилась до середины человеческой массы и остановилась, стремительно тая, точно сугроб под весенними лучами. Под уколами пик, ударами мечей и топоров всадники падали один за другим под ноги басурманам – однако тут грянул плотный залп выстроившихся в правильную шеренгу стрельцов. Свинец начисто скосил левый край ногайской толпы, изрядно проредил центр. Уцелевшие защитники города побежали.

– Ур-ра-а-а!!! – Бояре и бросившие пищали стрельцы ринулись следом.

Басарга мчался вперед самым первым – вот тут его и поймала длинная татарская стрела, впившаяся в ногу чуть выше колена. Боярский сын вскрикнул от боли и рухнул наземь, больно врезавшись головой в расколотое вдоль полугнилое бревно. Скорее от этого удара, нежели от раны, он ненадолго обеспамятствовал, но, придя в себя, понял, что царская сабля по-прежнему крепко зажата в правой руке.

Отерев драгоценный клинок о полу халата мертвого ногайца, Леонтьев спрятал его в ножны, в которые чужое оружие влезло всего на две трети, потом осмотрел рану. Стрела прошла ногу насквозь, совсем рядом с костью, и ее окровавленный наконечник торчал под бедром на длину двух ладоней. Сломав древко, Басарга продернул стрелу дальше, освобождая рану, отбросил в сторону и медленно захромал к лагерю.

Возле палатки боярских детей Леонтьевых было тихо и пусто. Похоже, и отец, и старший брат, и пятеро холопов сейчас рубились на улицах города за пробитой взрывом брешью. Раной пришлось заниматься самому.

Спустив порты и ополоснув рану чистой водой, Басарга достал из стоящей всегда наготове чересседельной сумки комок серого болотного мха, прижал сверху к кровоточащей ране, накрыл тряпицей, еще один комок подложил снизу, плотно обмотал рану матерчатой лентой, закрепил узлом. Натянул штаны. Обойдя палатку до противоположной стенки, поднял овечий бурдюк, сделал несколько больших глотков яблочного вина, заел его гречневой кашей из еще не остывшего котелка – взрыв отвлек и бросил в бой боярскую семью как раз во время обеда.

Наскоро утолив голод и жажду, Басарга прихватил топорик на длинной ручке, на всякий случай сунув его за спину, за пояс, взял вместо порядком изрубленного и треснувшего в двух местах щита новый и вышел на воздух, решительно направившись в сторону Казани.

От лагеря воротынской дружины было видно, что приступ развивается успешно. Снаружи в пролом продолжали пробираться все новые и новые бойцы. Покамест – только татары и казаки. Из бойниц Арской башни воины стреляли в сторону города. Значит, она уже взята. А пока бояре и стрельцы рубились с врагом врукопашную, мастера и наряд торопливо придвигали к пролому высоченную осадную башню с полусотней больших и малых пушек. Еще час или два стараний – и эти пушки смогут поддержать атакующих, стреляя внутрь крепости прямо через стену.

В сторону царской ставки от бреши скакали семеро бояр с развевающимися за плечами епанчами. Басарге показалось, что самый первый, в пурпурном плаще, – это князь Михайло Воротынский. Но на таком расстоянии боярский сын мог и ошибиться. К тому же он слишком спешил к пролому, навстречу редкой веренице раненых, горя желанием вступить в схватку – исполнить долг свой воинский и поддержать боярскую честь.

Однако путь в триста сажен оказался слишком тяжел для раненого. Ко рву он подступил, уже приволакивая ногу, через полузасыпанную телами яму перебрался с трудом. Подстреленная нога ощущалась, как мешок с зерном: тяжелая, непослушная, холодная. Вдобавок на штанине снова начала проступать кровь.

Негромко ругаясь, Басарга повернул вправо, к Арской башне, стараясь не ступать на мертвецов. Получалось плохо: трупы лежали в три-четыре слоя, русские и басурмане вперемешку. Некоторые еще продолжали стонать или вздрагивать, но это были уже последние, предсмертные судороги.

Крепостную башню казанцы срубили на совесть, из десятиметровых дубовых бревен в полтора обхвата толщиной, подняв на высоту сажен десяти и устроив целых пять боевых ярусов. Снаружи это укрепление было совершенно неприступным, но из города внутрь вела дверь. Ее-то ворвавшиеся за стену воины и прорубили. Тонкие, в две ладони, сосновые бревнышки – это вам не дубовые стены – поддались быстро.

За дверьми, видно, схватка тоже выдалась жестокой. Тут лежало два десятка стрельцов, несколько одетых в броню бояр и с полсотни ногайцев в кольчугах и халатах. Наверное, весь гарнизон башни здесь в одной сече и полег.