Коммандер - Виктор Коллингвуд

вызвало большое неудовольствие Конклава…

Ну, разумеется. Грызня за инвеституру. Церковники и светские власти никак не могут решить, кто назначает священников — Конклав, капитулы диоцезов, князья, графы, или городские советы. Потому что здесь замешаны большие по местным меркам деньги, и немалая власть.

На лице Бейно Лазарикуса несколько секунд отражалась яростная борьба мысли. Наконец, он принял решение.

— Герр Андерклинг, я полагаю, вы не откажетесь подписать расписку, о том, что ведьма передана вам для сожжения в Андтаге?

Да, пожалуйста!

— Конечно! Дайте пергамент.

— Позвольте, я сам напишу текст. Для Совета господ важны формулировки…

Чертов бюрократ!

— Пишите. Но я прочту, прежде чем подписать!

— О, разумеется!

И он с помощником отправился в дом старосты, готовить свою отмазку перед городскими альтманами.

А мне надо было устроить «ведьму» и позаботиться о продовольствии.

-----

* нёзель — примерно 0,6 литра

Главы 7-8

Глава 7

Сначала я увидел Даррема, который болтал на площади с поселянами и стражниками. Костер, на котором должны были спалить фройляйн Азалайсу, давно прогорел, и по золе весело бегали деревенские дети, играя в «сожжение ведьмы».

— Даррем! Где наши?

— Рыцарь и валетт отдыхают в доме кузнеца. Он, по случаю, меняет подкову лошади мастера Эйхе.

— Давай, покажи, где это.

Жилище кузнеца мы нашли легко, по звонкому стуку железа о железо. Возле дома были подвязаны лошади — рыцаря и Стусса. Оруженосец вычесывал им гривы и хвосты. Даррем усмехнулся, на что мальчишка взглянул на него с ненавистью. Гелло (как и все остальные оруженосцы, кого мне довелось знать) считал чистку лошадей мужицкой работой.

Рыцарь сидел в доме за столом и нетерпеливо барабанил пальцами по его плохо выструганным доскам.

— Чего вы тут ждете? Мне казалось, вам должны перековать лошадь?

— Да, только у этого олуха не оказалось ни одной подковы. Жду, пока выкует. Очень неторопливый, сукин сын! Что у вас там с этой ведьмой, Энно?

— Возьмем с собой. Как я и думал, следствие проведено Тзинч-знает-как.

— Энно! — Рыцарь был недоволен, — я хочу быстрее вернуться! Зачем нам лишний груз? Сдадим ее в Оденельштадте, раз уж ты желаешь, чтобы все было по закону, да и поехали дальше!

— Вы вроде бы не хотели, чтобы мы заезжали в город?

— И сейчас не хочу, Кхорн возьми, но что поделать?

— Она нас не задержит. Привяжу ее к лошади, пусть бежит. Захочет жить — будет поспевать за нами! Все равно мы идем шагом.

— И она сможет идти? Из того, что я видел, у нее должны были обгореть ноги!

— Нет, как не удивительно!

— Допустим. Допустим, она пойдет сама. А кормить ее чем?

— Разве Стуссу не удалось добыть еды?

Рыцарь скривился, как будто проглотил клопа.

— Он заказал нам дюжину хлебов — они вскоре испекутся, и приобрел четыре фунта молодого сыра. Не знаю, стоит ли ожидать большего. Вы же знаете, этому идиоту ничего нельзя поручить! Да и у них особо ничего нет. До урожая далеко!

— Но я видел на улице прекрасных гусей, а на пастбище есть и овцы и телята. Мельничиха мне говорила, что собиралась кормить поросят — не хряка, не свинью, а именно поросят!

— Вот это славно. Потолкуйте с ней, нам бы не помешала пара подсвинков! А с бабой этой — поступай, как знаешь, только чтобы нас это не замедлило!

Я вернулся к дому старосты.

Лазарикус наконец накалякал свою индульгенцию, и теперь промокал чернила с пергамента сухим песком. Увидев меня, он даже обрадовался.

— Прошу вас, герр Андерклинг.

Пергамент был покрыт аккуратными письменами, не понятными мне от слова «совсем».

— Это что, антикшпрейх? Вы не могли написать это на человеческом языке? Я не могу это подписать!

Лазарикус явно был доволен. Показал, что есть вещи, которые знает он, и не знаю я. Жалкий, самовлюбленный дебил!

— Извольте, я пропишу текст ниже на рейкшпиле.

— Да уж, окажите любезность.

Пока он снова распечатывал чернильницу и, высунув язык, усердно скрипел пером, я вышел проведать спасенную фройляйн.

Женщина, закутанная в мой серый плащ, сидела у крыльца. Рядом торчал охранник, болтавший с парой мужиков

— Слышь, как тебя там… Азалайса! Ты есть хочешь?

Женщина посмотрела на меня непонимающе, потом яростно кивнула.

— Очень хочу, добрый господин, — ответила она хрипловатым, сорванным голосом.

— Эй, Даррем, где ты там? — крикнул я слугу.

Серв точил лясы с поселянами неподалеку, сидя на невысокой ограде. Услышав мой крик, торопливо слез и порысил к нам по грязи.

— У нас оставалась пара сухарей, они в моей седельной сумке. Притащи сюда! И воды во что-нибудь зачерпни!

Тот отправился исполнять.

— Слушайте, фройляйн, — обратился я к женщине — Мы уходим из вашего гостеприимного селения, и что-то мне подсказывает, что тебе тут тоже не стоит оставаться. Очень много добрых женщин хотят, чтобы тебя тут совсем сожгли. Ты идти сможешь?

Она покачала головой.

— Покажи-ка ноги.

Она высунула пятки из-под плаща. Никаких следов ожогов. Одежда обгорела, а золотистая, гладкая как шелк, кожа — нет! Ох, неспроста это!

— Эти бабы.… Будь они прокляты! Суки! — Лицо спасенной исказила гримаса ненависти. — Они убьют меня, рано или поздно. Вы правы, сударь. Они…

Даррем притащил еду и воду. Я протянул руку, помогая ей встать. Женщина покачивалась от слабости, уцепившись за меня, но при виде еды сразу оживилась.

Тут она вцепилась зубами в галету.

— Все…ненавидят меня. Все! Дался мне их скот… Твари! Долбанные мрази! Подстилки Слаанеша! *******! Драные ********!!!

Даррем догадался плеснуть в воду немного вина. Азалайса заметно порозовела — то ли от еды, то ли от гнева.

— В общем, собирай-ка манатки, и поехали с нами. У нас, по крайней мере, тебя не сожгут. А если сожгут, но не сразу!

— Мне нечего собирать, добрый господин — Азалайса говорила, продолжая давиться сухарем, и не забывала про кувшин с разбавленным вином. — Они все разграбили, а хату сожгли.

— Ну, что-то же, возможно, осталось? Можешь попрощаться с родными, покопаться в развалинах, только недолго. Нам до заката надо проделать еще четыре лиги.

— Нет там ничего, все разграблено. И родных у меня нет!

— Ты тут одна жила? — удивился я.

— Да. У меня давно все умерли. Я занималась врачеванием. Коров им лечила! Гады грязнорылые! Можно я это оставлю? — спросила она про недоеденную галету. Я кивнул.

— Я не ела три дня, — извиняющимся тоном сказала Аззи, убирая сухарь за пазуху, — Эти сволочи ни разу не кормили меня за все время дознания!

А дамочка-то дерзкая — подумалось мне. Поселяне — а особенно, поселянки — обычно ведут себя поскромнее. Подумаешь