Останься со мной! - Ольга Покровская

Мама подскочила к моей постели, рухнула коленями на пол и, вцепившись в мою руку, принялась покрывать ее короткими сухими поцелуями. К лицу прикасаться она, видимо, боялась.

– Доченька… Алиночка… – хрипло говорила она. – Ты что же… Господи, как ты себя чувствуешь? Где болит?

И мне на мгновение показалось, что я снова стала маленькой, а мама – всесильной. Что все мои беды ей ничего не стоит победить одним движением руки, щелчком сильных музыкальных пальцев…

– Мама, а где Санька? – спросила я. – Как он? Ты его видела?

Я, должно быть, смотрела на нее так отчаянно, что мать, еще секунду назад всхлипывавшая и целовавшая меня, вдруг смешалась, сморщилась – и тут же распалилась, словно гневом спасаясь от страха смерти, страха потери:

– Я говорила, говорила, что эти поездки плохо кончатся! Ну зачем, скажи, зачем ты с ним поехала?

– Мам! Мам! – Я дернула ее за рукав. – Послушай, мам, сходи, узнай, что с Санькой! Я очень тебя прошу, мам! Мне ничего не говорят, никуда не выпускают!

Мать поджала губы, посмотрела на меня сердито, а потом сказала:

– Ладно!

Поднялась с колен и быстро вышла в коридор.

Ее не было минут десять. Все это время я смотрела, как по подоконнику, с той стороны стекла, прыгает шустрый воробей. И почему-то не могла отвести от него взгляд. У него был темно-коричневый «шлемик» на голове. Когда-то Санька объяснил мне, что со «шлемиками» – это мальчики, а серые и без «шлемика» – девочки, воробьихи…

В палату вернулась мама, и лицо у нее было… какое-то чересчур оживленное, как будто бы даже веселое. Неестественно веселое. Будто бы она изо всех сил пыталась изобразить спокойствие, но переигрывала по неумению.

– А я говорила с твоим лечащим врачом, – сказала она живо. – Тебя, может быть, через два дня уже домой отпустят.

– Мам! – оборвала я.

Внутри поднимался ледяной ужас: колкое морозное крошево словно заполняло все нутро, забивало горло и легкие.

– Мама, что с Санькой?

– А… С Санькой… – начала она, все так же глядя куда-то поверх меня неестественно оживленными глазами. – Ты знаешь… пока непонятно… он еще… Но все будет хорошо!

– Мам! – рявкнула я и быстро села на постели. – Хватит этой херни!

Мать поморщилась, она не терпела крепких выражений, всегда пилила за несдержанность отца. Но сейчас не решилась меня одергивать.

– Я же не идиотка! Что с ним?

– Я только умоляю тебя, не дергайся, – устало сказала тогда она. – Тебе нельзя! У тебя сотрясение…

– Мам!

– Да я сама толком не поняла, что с ним, – каким-то надорванным голосом произнесла она. – Состояние критическое, очень большая кровопотеря…

Она механически повторяла медицинские термины, вероятно, услышанные от врача.

– Там что-то сложное с кровью… Редкая группа. Необходимо переливание, но здесь его сделать невозможно. Может быть, срочная транспортировка в Москву… Но это очень дорого…

– Так вопрос только в деньгах? – ахнула я.

Мне вдруг почему-то стало даже легко. Деньги – ерунда, никому не интересная мелочь, чушь собачья. Раз Санька жив, раз его можно спасти, и все упирается только в деньги, значит, все будет хорошо!

Деньги же… Их же можно всегда достать, да? Ну не умирать же человеку из-за такой глупости!

– Тут его родители, – меж тем продолжала мать, – и они… у них…

– Мам, стой, – оборвала ее я. – А сколько нужно? Мам, а ведь у нас же есть? Вы с отцом откладывали, чтобы дачу построить.

– Есть. – Мать теперь тоже смотрела в сторону, как медсестра в «Скорой». – Они у отца на книжке. Но…

– Ага! – Я уже подскочила с кровати, сорвала с запястья датчик, провод от которого тянулся к какому-то прибору на тумбочке. Сунула ноги в нашедшиеся под кроватью ботинки – меня в них сюда привезли.

– Ты куда? Ты что?! – всполошилась мать.

Она повисла у меня на плече, навалилась всем весом.

– Я тебя никуда не отпущу. Ты с ума сошла?! Тебе вставать нельзя, ты мне обещала… Я с тобой честно, а ты…

Но я, не слушая, уже метнулась к окну – знала, что в коридоре врачи, медсестры, что они не выпустят меня, еще обколят чем-нибудь, как буйную. Я изо всех сил рванула на себя створку, вспугнув круглоглазого воробья.

Второй этаж… Прыгать высоковато.

А, вон пожарная лестница на стене. Отлично!

– Стой! – заорала мать и попыталась ухватить меня за подол больничной рубашки.

Но я, уже вскарабкавшись на подоконник, предупредила:

– Мам, лучше не дергай меня, а то вывалюсь!

Я плохо помню, как добралась до дома.

Кажется, поймала такси, клятвенно пообещав водителю, что, как только доберусь до квартиры, сразу вынесу ему деньги. Мне даже в залог нечего было ему оставить, но он, видно, пожалел меня – ошалевшую, полуголую на промозглой осенней улице – только тонюсенькая голубая сорочка и ботинки. Ключ, по счастью, у меня был – мать успела сунуть его мне в руку, прежде чем я ступила с подоконника на проржавевшую перекладину лестницы.

В квартире никого не оказалось. Я вынесла таксисту деньги, а тот, окинув меня сочувственным взглядом, спросил:

– Никуда больше не подвезти, дочка?

– Сейчас… Погодите…

Я сжала руками виски.

Нужно было спешить. «Скорее, скорее!» – сердце билось прямо у меня в горле. Соображай, где может быть отец? На работе? Нет, слишком поздно… Ох, конечно же!

– А вы спорт-бар «Штрафная» знаете? – спросила я у таксиста.

– Еще бы, – хохотнул тот. – Только тебе бы туда в таком виде…

Но я уже снова забралась на заднее сиденье машины и попросила:

– Быстрее, пожалуйста!

Удивительно, но в тот момент, несмотря на то что я менее двух часов назад пережила аварию, находиться внутри машины я совершенно не боялась. Страх перед дорогами пришел потом – и долго еще я отчаянно шарахалась от машин, не могла пересилить себя и решиться сесть в такси.

Но в тот день я вообще не помнила о себе.

У меня не было никаких чувств, никаких страхов, кроме одного-единственного – не успеть! Ведь отцу еще нужно будет снять деньги в банке до закрытия. Или достаточно будет показать в больнице сберкнижку?..

Ладно, разберемся!

Я влетела в помещение спорт-бара, смрадное, дымное, провонявшее разгоряченными мужскими телами. Сразу два телевизора транслировали какой-то футбольный матч.

– Ой-ой-ой, какой опасный момент! – сокрушался комментатор.

Ему вторил возмущенный рев смотревших футбол посетителей.