Алая река - Лиз Мур

Впрочем, скоро возня гановерцев спугнула все это волшебство.

Справедливости ради скажу: никого из нас никогда не учили сидеть тихо столько времени подряд. В школе были переменки, да и на уроках дети вертелись и ерзали. Некоторые понимали, что должны вести себя прилично хотя бы из благодарности, хотя бы ради мистера Джонса; но привычка брала свое. Гановерцы елозили ногами и локтями, перешептывались – ни одно правило не осталось ненарушенным. Мистер Джонс и другие учителя только и делали, что оглядывались на нарушителей и делали характерный жест двумя пальцами: мол, я слежу за тобой. В школе и дома нам по сто раз повторяли: слушайся старших; не путайся под ногами; не встревай, пока тебя не спросили. Но чтобы просидеть без движения три часа подряд, наблюдая некое замедленное, полное непонятных ассоциаций действо… Для этого требовался навык, которого у большинства из нас не было.

Кейси сидела рядом со мной. Я видела: она еле терпит. Она уже начала ерзать. Вот подтянула к подбородку и обхватила руками колени, вот с грохотом опустила ноги на пол. Вертит головой. Пихает меня локтем, будто случайно, и ойкает. И с энтузиазмом зевает. И прикидывается, что уснула от скуки.

Перед моей сестрой сидела одна из тех удивительных девочек. Ее красное пальто было аккуратно повешено на спинку кресла. В первый момент, когда мы только добрались до своих мест, в ноздри нам ударил парфюм ее матери. В ответ на очередное, особо шумное движение Кейси эта девочка оглянулась.

Она оглянулась всего один раз, но моей сестре этого хватило.

Моя сестра резко подалась вперед и прошипела:

– Чего вылупилась?

Девочка стала смотреть на сцену. Кейси за ее спиной стиснула и подняла кулак. Целое мгновение, бесконечное и кошмарное, я была уверена: сейчас она ударит. Сейчас саданет прямо в напряженный затылок, под тугой узел волос. И я размахнулась, желая перехватить руку Кейси. Но тут повернула голову девочкина мама. Рот ее замер в безмолвном крике ужаса, и Кейси опустила кулак, скукожилась в кресле – пристыженная, беспомощная перед социальной пропастью, глубину которой мы до той поры не осознавали.

* * *

И по сей день я не уверена, что явилось последней каплей – та женщина нажаловалась или мысль пришла всем учителям одновременно. Словом, было решено увезти нас подобру-поздорову. Помню, в антракте нас выстроили парами и погнали через людное фойе, мимо чудесных девочек и их мам, которые теперь стояли в очереди за пирожными. Помню искаженные яростью лица учителей. Еще помню, что все время была в куртке Бобби, но на выходе почему-то вздумала снять ее. Теперь, будучи взрослой женщиной, я понимаю: это не имело смысла, нас ведь выводили на холод. Но тогдашняя, одиннадцатилетняя Мики, наверное, хотела просигнализировать другим балетоманам: я не с «этими», я – отдельно; я понимаю, как нужно одеваться на балет. Я – одна из вас. И я вернусь. Когда-нибудь я вернусь.

Вот какую смысловую нагрузку несло для меня голубое платье, слишком тесное и короткое. Несло – да не донесло. Мой поступок лишь усугубил ситуацию. Двое четвероклассников, мальчик и девочка, так и прыснули.

– На кой она этот обрубок напялила? Вся задница наружу! – выкрикнул мальчик.

Несколько гановерцев засмеялись. Дальше все было вполне предсказуемо. Кейси, которая шла чуть впереди меня, словно обрадовалась поводу применить кулак. С перекошенным лицом она набросилась на злополучного четвероклассника. Слишком долго сдерживала ярость. Может, чуть ли не с рождения.

– Кейси, не надо! – пролепетала я.

Но было поздно.

Сейчас

После того, как Лафферти выдал «Что с них взять, с этих девок?», выбора у меня нет. Иду к сержанту Эйхерну. Я намерена просить в напарники кого-нибудь другого. Я даже речь заготовила – у нас, мол, стиль работы разный. Незачем мне хаять Лафферти, все-таки он – приятель Эйхерна. Однако прежде чем я успеваю закончить свою речь, Эйхерн бросает:

– Ладно, Мики.

И даже не глядит на меня, даже взгляд от смартфона не отвлекает.

* * *

Неделю работаю одна. Так гораздо лучше. Спокойнее. Останавливаюсь, когда и где считаю нужным, сама выбираю, по какому вызову ехать. Особенно хорошо, что можно позвонить Бетани и позвать к телефону Томаса. Когда долго нет вызовов, я рассказываю сыну сказки, или историю улиц, по которым катит моя патрульная машина, или излагаю планы на наше с Томасом будущее. Себя я убеждаю вот в чем: да, конечно, телефон – это не живое общение, но по крайней мере Томас получает пищу для ума. От меня получает. Вдобавок развиваются его речевые навыки. Сын становится хорошим собеседником. Порой даже создается иллюзия присутствия Трумена в машине.

* * *

Однажды на утренней планерке сталкиваюсь с незнакомцем. Он молод, серьезен с виду, одет в строгий серый костюм. Я нахожу его очень приятным. Одну руку незнакомец держит согнутой на уровне своего подтянутого живота, в другой сжимает папку из коричневой бумаги. «Наверное, следователь», – думаю я. Незнакомец ни с кем не разговаривает. Не иначе, сержанта дожидается.

Наконец входит Эйхерн. Требует всеобщего внимания. Тут-то незнакомец и представляется. Его зовут Дейвис Нуэн, он из Восточного убойного. И у него новости.

– Сегодня ночью, – сообщает Нуэн, – в вашем районе совершены два убийства.

Слава богу, жертвы уже опознаны. Одна – семнадцатилетняя Кэти Конвей, работавшая в компании «Делко». Белая. Объявлена в розыск неделю назад. Вторая – Анабель Кастильо, восемнадцати лет, сиделка. Латиноамериканка.

– Обе жертвы, – говорит Нуэн, – были обнаружены на участках, между которыми много общего, и в сходных позах. Конвей – на пустыре в Тайоге, ничем не прикрытая, никак не замаскированная, заметная с улицы. Кастильо – на пустыре в Харт-лейн; ноги под сгоревшей машиной, голова и плечи выставлены напоказ, видны любому прохожему. Обе были, по всей вероятности, вовлечены в бизнес сексуальных услуг. Обеих, скорее всего, задушили. И об обеих погибших никто не заявлял в течение многих часов после смерти.

(Это как раз неудивительно. В Кенсингтоне давно привыкли к виду безжизненных тел. Люди лежат прямо на улицах, и никто не разбирается, мертвы они или только без сознания.)

Нуэн увеличивает фото погибших. На несколько долгих секунд полицейские замирают. Анабель и Кэти улыбаются с экрана – словно из прошлой, более благополучной жизни. Вот Кэти на вечеринке – наверное, по случаю своего шестнадцатилетия; стоит у бассейна, очень довольная. Вот Анабель обнимает малыша – надеюсь, не своего.

– Информация, – предупреждает Нуэн, – сугубо конфиденциальная. Мы ничего не сообщали СМИ; только уведомили родственников.

Он выдерживает паузу, продолжает:

– В связи с этими событиями мы подняли дело молодой женщины, найденной на Герни-стрит в октябре, хотя тогда результаты вскрытия ничего не дали.

Взглядываю на Эйхерна. Тот отводит глаза.

– Та женщина до сих пор не опознана, – говорит Нуэн. – Однако, учитывая события прошлой ночи, мы полагаем, что все три убийства связаны между собой.