Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

постоянно приходилось быть начеку, чтобы – не дай бог! – не оказаться неугодным и выброшенным за дверь без всякой компенсации, так как он не был признан администрацией. И вот секретарь, который уже давно отдал приказание найти инспектора, распорядился ввести его в кабинет.

– Расскажите-ка, что там произошло вчера? – резко спросил Ришар.

Взволнованный инспектор что-то промямлил в ответ и упомянул свой рапорт.

– Но почему все-таки эти люди смеялись? – спросил Моншармен.

– Господин директор, они, должно быть, плотно отобедали и скорее были склонны шутить, чем слушать хорошую музыку. Едва войдя в ложу, они покинули ее и позвали смотрительницу. Они сказали: «Посмотрите внимательно. Ведь здесь никого нет, так?» – «Никого», – ответила смотрительница. «Ну так вот, – заявили они, – когда мы вошли, то услышали чей-то голос, который сообщил, что здесь кто-то есть».

Господин Моншармен не мог без улыбки смотреть на господина Ришара, но тот вовсе не был расположен к смеху. Некогда он сам проделывал подобные трюки, чтобы не распознать в наивном докладе инспектора все признаки одной из тех злых шуток, которые вначале забавляют их жертв, но потом приводят в ярость.

Пытаясь подольститься к Моншармену, инспектор счел своим долгом тоже улыбнуться. Жалкая попытка! Тут же взгляд Ришара пригвоздил его к месту, и бедняга поспешил принять сокрушенный вид.

– В конце концов, – загремел Ришар, – когда они вошли в ложу, там кто-нибудь был?

– Никого, господин директор! Совершенно никого! Ни в ложе справа, ни в ложе слева, клянусь вам. Готов руку над огнем держать, что никого там не было. Так что это была лишь шутка.

– А смотрительница, что она сказала?

– О! Тут все просто. Она сказала, что это Призрак Оперы. Вот так-то!

И инспектор ухмыльнулся, однако тут же осознал свою ошибку: так как не успел он произнести слова: «Она сказала, что это Призрак Оперы!», как и без того сумрачное лицо господина Ришара стало просто свирепым.

– Пошлите за смотрительницей! – приказал он. – Немедленно! Приведите ее ко мне! И выпроводите всю эту толпу за дверь!

Инспектор хотел возразить, но Ришар заткнул ему рот грозным:

– Замолчите!

Затем, когда губы несчастного подчиненного, казалось, сомкнулись навеки, господин директор приказал им снова открыться.

– Что значит «Призрак Оперы»? – проворчал Ришар.

Однако инспектор уже был не в состоянии произнести ни слова. Отчаянно жестикулируя, он дал понять, что ничего об этом не знает, а скорее – не желает знать.

– Вы сами-то хоть видели этого Призрака?

Инспектор энергично затряс головой, отрицая этот факт.

– Тем хуже! – холодно заявил Ришар.

Инспектор вытаращил глаза, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит; он безмолвно вопрошал: почему господин директор произнес это мрачное «тем хуже!»?

– Потому что я уволю всех, кто его не видел, – объяснил господин директор. – Поскольку он снует повсюду, недопустимо, чтобы его нигде не видели! Я люблю, чтобы каждый занимался своим делом!

Глава 5

Ложа № 5 (Продолжение)

Высказав это, Ришар потерял всякий интерес к инспектору и принялся обсуждать другие дела с вошедшим администратором. Инспектор решил, что может уйти, и потихоньку, потихоньку, пятясь, приблизился к двери, когда господин Ришар, заметив этот маневр, пригвоздил его к месту громовым окриком:

– Стоять!

Стараниями господина Реми срочно призвали смотрительницу, которая состояла еще и консьержкой на улице Прованс в двух шагах от Оперы. Вскоре она вошла в кабинет.

– Как вас зовут?

– Мамаша Жири. Вы ж меня знаете, господин директор: я мать малышки Жири, малышки Мэг, если хотите.

Суровый и торжественный тон этого заявления произвел впечатление на господина Ришара. Он оглядел мадам Жири – выцветшая шаль, стоптанные туфли, старенькое платье из тафты, шляпа цвета копоти. Выражение лица Ришара свидетельствовало о том, что он вообще не знал и не помнил ни мамашу Жири, ни малышку Жири, ни даже малышку Мэг. Однако гордость мадам Жири была такова, что она полагала: ее должны знать все. Мне сдается, что от ее имени произошло «giries»[5], ходовое словечко в закулисном жаргоне. Пример: если певица упрекает свою подругу за любовь посплетничать, то она скажет ей: «Все это просто „giries“».

– Не помню такой, – возвестил наконец господин директор. – Но все равно расскажите, мадам Жири, как получилось, что вчера вечером вам с господином инспектором пришлось прибегнуть к услугам жандарма?

– Да я и сама хотела поговорить об этом, господин директор, чтобы с вами не случилось таких неприятностей, как с господами Дебьеном и Полиньи… Они-то ведь тоже не хотели меня сперва слушать…

– Я вас спрашиваю не об этом. Я хочу знать, что случилось вчера вечером.

Мамаша Жири раскраснелась от возмущения. С ней никогда еще не разговаривали подобным тоном. Она встала, будто бы собираясь уйти, и уже начала поправлять юбку и с достоинством потряхивать перьями на шляпке цвета копоти, но потом передумала, снова села и высокомерно сказала:

– А то случилось, что опять обидели нашего Призрака!

Ришар едва не взорвался, но тут вмешался Моншармен; перехватив инициативу допроса, он выяснил, что смотрительница находит вполне естественным, когда голос из совершенно пустой ложи заявляет, что она занята. Она могла объяснить этот феномен, который, кстати, не был для нее новостью, единственно присутствием Призрака в ложе. Этого Призрака никто ни разу не видел, зато слышали его многие, да она и сама часто его слышала, а уж ей-то можно верить, потому что мадам Жири никогда не лжет. Спросите у господ Дебьена и Полиньи и вообще у всех, кто ее знает, а также у господина Исидора Саака, которому Призрак сломал ногу.

– Ну да! – перебил ее Моншармен. – Призрак сломал ногу бедняге Исидору Сааку?

Мамаша Жири широко открыла глаза, пораженная таким непроходимым невежеством. Наконец она снисходительно согласилась просветить несчастных. Так вот, это случилось во времена Дебьена и Полиньи, и опять-таки в ложе № 5, и снова во время представления «Фауста».

Смотрительница откашлялась, попробовала голос и завела… Казалось, она намеревается спеть всю партитуру оперы Гуно.

– Значит, так, мусье. На том спектакле в первом ряду сидел господин Маньера со своей дамой, ювелир-огранщик с улицы Могадор, а позади мадам Маньера – их близкий друг Исидор Саак. Мефистофель пел (мамаша Жири спела эту строчку): «Вы одурманили…» И вот тут Маньера слышит справа (его жена сидела слева) голос, который говорит ему: «Ха-ха! Наша Жюли не стала бы одурманивать!» (Мадам Маньера как раз и звали Жюли.) Господин Маньера поворачивается направо посмотреть, кто с ним разговаривает. Никого! Он потер ухо и пробормотал: «Неужели почудилось?» А тем временем Мефистофель продолжает петь… Но может быть, я вас утомила, господа?

– Нет-нет! Продолжайте!

– Господа директора