Непокорный - Патриция Поттер

Глаза его ожили от гнева, боли и вызова. Она увидела, что все эти чувства борются в нем, сливаясь в один яростный поток.

— Пусть ваш сын вернет отряд, мэм, — сказал он.

— Мне пока не доводилось сталкиваться с человеком, который бы так стремился попасть на виселицу.

Она попыталась справиться с дрожью в голосе. Не показывай ему свою слабость. Но она знала, что он говорит ей не всю правду. Не мог же он получить эти рамы после того, как убил человека. Он ведь сам был ранен, почти смертельно, и ему, должно быть, понадобились последние силы, чтобы поднять ружье и выстрелить. Так почему же он теперь пытается спровоцировать ее, призывая вернуть шерифа? Неужели ему действительно хочется умереть?

— Уверен, вам пока не доводилось сталкиваться и с хладнокровным убийством. — Голос его звучал сурово. — Так, кажется, выразился шериф.

— А как по-вашему следовало бы выразиться? — спросила она.

— Точно так, как сказал шериф, миссис Вильямс — хладнокровное убийство. Тот старатель стрелял в меня, но это не меняет дела. Он все равно должен был умереть. Он уже разрядил свое оружие и стоял на коленях. А я подошел к нему, приставил ружье к его горлу и нажал курок. Теперь ваше любопытство удовлетворено?

— Нет, — ответила она. — Я хочу знать, почему.

— Какое это имеет значение? Убийца есть убийца.

— Для меня имеет значение, — сказала она.

Не может быть, чтобы она так ошиблась на чей-то счет. Мэри Джо увидела, как на его щеке задергался мускул. Раненый задрожал всем телом, с усилием удерживаясь на краю кровати, пытаясь справиться с буйством чувств, внезапно накативших на него. Она ощутила его боль как свою. Казалось, эта боль повисла между ними. Никто, подумала Мэри Джо, не может оставаться безучастным к такой муке.

— Что же он сделал? — спросила она шепотом.

Но в глубине души она знала ответ, поэтому и чувствовала так остро его боль. Дру. Его сын. Убийство вовсе не было хладнокровным. Он мог считать его хладнокровным, но это было не так.

До сих пор Фостер смотрел в пол, но теперь поднял глаза и встретился с ней взглядом.

— Вы глупо поступили, что приютили меня, миссис Вильямс — сказал он. — Я никогда не приносил удачу людям. Погибель — мое второе имя. За мной по пятам идет смерть.

Ясно, что больше он ничего не собирался говорить. Усилием воли она заставила себя сделать несколько неуверенных шагов и подошла к кровати.

— Я ни о чем вас не просила, мистер Фостер. Мне от вас ничего не нужно.

Господи, пусть это будет правда! Мэри Джо протянула ему кружку.

— Выпейте молока, — велела она. — Вам это необходимо, если хотите окрепнуть, чтобы уйти, — добавила она мрачно. — Вы ведь этого хотите, не так ли?

— Я вас не понимаю, — сказал он.

— В таком случае, скажем, я питаю слабость к бродягам, а вы, похоже, не в том состоянии, чтобы навредить мне или моему сыну.

— Мое пребывание здесь может навредить вам.

— Нет, если никто не узнает.

— До вас что, ничего не доходит, мэм?

— Если считаете, что вы в состоянии уйти, — вперед, — спокойно сказала она.

Он злился, и это было хорошим знаком. Злость все же лучше, чем смирение.

Он попытался двинуться, простыни начали спадать. Он подхватил их и злобно посмотрел на нее. Она так и стояла с протянутой кружкой молока.

— Если не возьмете, — сказала она, — я отберу простыни. Сейчас я сильнее.

— Проклятие! Вы никогда не отступаете от своего? — Обычно нет, — сказала она.

— Давайте сюда это чертово молоко.

Она сунула ему кружку, из которой он начал пить сначала мелкими глотками, а потом жадно прикончил. Поставив кружку на тумбочку, он медленно опустился на подушки.

— Вы говорили о каких-то брюках?

Она кивнула.

— Чуть позже я осмотрю рану на ноге. Если кровотечение остановилось, сделаю повязку потоньше, и вы сможете надеть веши моего мужа.

— Вашего мужа? — переспросил он.

— Я сохранила кое-какие вещи после его смерти, — тихо произнесла она.

Он взглянул на украшение с орлом, лежавшее на тумбочке. Все остальные вещи он сжег вместе с хижиной. Ему не нужны были воспоминания. Даже хорошие, потому что их заслонила собой последняя кровавая сцена. Она окутала все красным туманом. Он и ожерелье уничтожил бы, если бы его не украли старатели. Он нашел его у первою, которого силой заставил назвать имена остальных двух. Ожерелье стало для него тогда талисманом мести, а не защиты.

Женщина смотрела на него с пониманием, и это поставило его в тупик.

— Мне не нужны вещи мертвеца, — грубо сказал он. — Мне нужны мои собственные.

— Теперь от них остались лишь лохмотья. Если только у вас не было с собой багажа.

Он покачал головой. Отправляясь в дорогу, он брал только еду. Думать мог только об одном — как найти тех старателей.

— А на лошади что-нибудь осталось, что может навести на ваш след?

Уэйд вновь был огорошен. Ей впору самой служить блюстителем закона, язвительно подумал он.

— Уздечка. Она украшена бусами. Не хочу, чтобы обвинили ютов.

Господи, как же он сам об этом не подумал!

— Мне придется поехать…

Фостер снова попытался сесть. Это удалось ему с огромным трудом. Затем он поборол свою гордость.

— Я… возьму… вещи.

Мэри Джо показалось, что этот человек состоит из одних противоречий. Только что он признался в хладнокровном убийстве и туг же готов поставить на кон жизнь и гордость, которая для него важнее, чтобы в его преступлении не обвинили кого-то другого. Всем, кого она до сих пор знала, было абсолютно наплевать на индейцев.

— И как вы думаете, сколько шагов вы пройдете? — спросила она.

— Столько, сколько понадобится, — ответил он. — И могу пойти голым, если придется.

А ведь он пойдет, решила она. Не доберется дальше дверей, но все-таки пойдет. А ей с Джеффом придется тащить его обратно.

— Пойду я, — сказала Мэри Джо. — Отряд шерифа скорее всего не нашел вашу лошадь. Далеко она лежит от убитого?

Убитого. Как легко она произнесла это слово. Прости, меня, Джефф.

— В паре миль. После того, как меня ранили… после того, как я убил его, я не заметил, что мой конь тоже сильно пострадал. Он продолжал идти, истекая кровью, а я даже не подозревал… — Морщины на лице раненого, казалось, стали глубже — Он был… таким благородным. А теперь он мертв. Но я не собираюсь отвечать еще за чью-то смерть, будь оно все проклято!

Фостер поднялся с кровати, теперь уже не думая, одет он или нет, и, качнувшись, сделал шаг.