Возраст Суламифи - Наталья Миронова

Поехали на машине Саранцева. Логично, раз мастер-ключ у него. В машине он включил навигатор, ввел адрес и, застревая в пробках, – ехать пришлось в самый час пик! – подвез Климова к уже знакомому серому дому за каменным забором. Добирались целый час.

Оба вылезли из машины, Саранцев извлек из кармана связку ключей на замысловатом брелоке с головой дракона, выбрал один. С виду обыкновенный магнитный ключ. Но он подошел к калитке. Климов вдруг почувствовал себя взломщиком, но тут же прогнал нелепую мысль. Эта дрянь торгует его технологиями у него же за спиной. Сейчас он ей доходчиво объяснит, что с ним такие номера не проходят.

Саранцев проводил его до нужного подъезда.

– Тут тоже магнитный замок.

И опять смутное подозрение кольнуло Климова. Опять он спросил:

– А ты откуда знаешь?

– Да ты что, это везде так!

Сомнения точили Климова: уж больно гладко у Влада все получалось! Но он был так зол, так хотел взять за горло ненавистную Pauline Polonsky, что ему было не до того.

Саранцев открыл универсальным ключом дверь подъезда.

– Ну ладно, дальше ты сам. Извини, подождать не смогу, дела. Но ты же отсюда сам доберешься?

– Доберусь. Пока.

– Письмо не забыл? – заботливо спросил Саранцев.

– Да уж не дурей тебя.

Климов вошел в подъезд. Лифта не было, а квартира сорок четыре, как оказалось, находилась на четвертом этаже. Это было очень высоко, этаж фактически последний, но Климов, обуреваемый злостью, преодолел подъем и даже не заметил. Вот она, квартира сорок четыре. Он позвонил в дверь.

За дверью раздалось удивленное: «Кто там?» Ее голос.

– Климов. Компания «Прорыв», – добавил он. Вдруг она не помнит его по имени?

Дверь открылась. На пороге стояла она, Лина. В домашних брючках «капри» и трикотажной футболке. На ногах… кажется, это называется «эспадрильи». Холщовые такие тапочки на веревочной подошве. Она отступила вглубь, впуская его в квартиру, и Климов оказался в прихожей.

Прихожая представляла собой короткий, метра в три, коридорчик. В правой от Климова наружной стене было окно и – ближе к входной двери – вешалка с одеждой. А по другую сторону от окна помещались книжные полки. Прямо напротив входной двери была полуоткрыта дверь в комнату, Климов видел стоящий на столе компьютер. А по левой стороне стенка обрывалась, там шел под прямым углом другой коридор.

– Я вас слушаю, – сказала Лина.

– Нет, это я хочу тебя послушать. Что это значит? – Климов выхватил из кармана распечатку письма. – Вот это – что такое?!

– Не кричите. И с каких это пор мы перешли на «ты»?

– Ты мне зубы не заговаривай, не выйдет. Лучше прямо скажи…

Тут слева до него донесся топот ножек, из-за угла коридора высунулись две круглые, белобрысые, коротко стриженные башки – одна повыше, другая пониже. На него уставились четыре круглых глаза, в которых любопытство быстро сменялось тревогой. Оба мальчики. Один – примерно ровесник Настеньки, другой постарше. Вот они – ее семейные обстоятельства.

Климов запнулся. Ему предстояло – прямо сейчас! – обрушить их маленький уютный мирок.

– Это что – оба твои? – спросил он машинально.

– Оба мои, – холодно подтвердила Лина.

Он как-то не ожидал, что у нее двое детей. А мужа нет. Неизвестно почему, но в этом Климов был твердо уверен.

– Ладно, это ничего не меняет, – заговорил он вслух. – Отвечать все равно придется.

Лина наклонилась к детям.

– Митя, Витя, – сказала она, – идите к себе, поиграйте, я скоро приду.

– Это вряд ли, – процитировал Климов красноармейца Сухова.

Неудержимое любопытство заставило его заглянуть за угол. За углом тянулся длинный, заставленный книжными полками коридор. Две двери налево, дверь направо, дверь в торце. Мальчики послушно потопали по этому коридору и вошли в правую дверь. Окончательно добило Климова то, что старший держал младшего за руку. Но он решил, что и это его не разжалобит.

– Итак…

– Вы мне чем-то угрожаете? – спросила Лина.

– Я не угрожаю, я пока только спрашиваю, что означает это художество. – И он опять потряс в воздухе распечаткой письма. – Мы что, так и будем в коридоре стоять? Может, сядем? – И не удержавшись, добавил: – Ты-то наверняка сядешь.

– Все-таки угрожаете.

Лина поднесла к глазам письмо, но без очков ей было плохо видно. Она повернулась и, не приглашая Климова, прошла в первую комнату, ту, что напротив входной двери. Он последовал за ней без приглашения. И обувь не снял, хотя надо было, наверное, снять. Ничего, не у матери дома. Правда, тут дети… Вот уж кому-кому, а им сильно не повезло с матерью.

– Ну? – спросил он нетерпеливо.

Но Лина все тянула время. Надела очки, прочитала письмо… Потом взяла сотовый телефончик, набрала номер…

– Кому звонишь? – Климов схватил ее за запястье.

– Вы с ума сошли! – Лина высвободила руку. – У меня двое детей, их кормить надо! Спать укладывать! Нет, это я не тебе, – заговорила она в телефон. – Галюся, ты можешь прямо сейчас спуститься? Ребят надо покормить и вообще… посидеть с ними. Да брось ты эту краску, потом докрасишь! Ну и пускай засохнет… Новую купим, – сердито закончила Лина.

Интересно, кто это к ней спустится? Карлсон с крыши, что ли? И что это за имя такое – «Галюся»?

Ответа пришлось ждать недолго. Щелкнул замок входной двери и в прихожей, а потом и в комнате появилась небольшого роста женщина – коренастая, некрасивая, кургузенькая такая, но удивительно милая. Трудно было сказать, сколько ей лет. От тридцати до сорока, но с таким же успехом ей можно было дать и двадцать, и даже еще меньше. В ее добром простодушном лице сохранилось что-то подростковое. Она была в трикотажных шароварах и фуфайке. И то, и другое со следами побелки.

– Галюсенька, милая, – обратилась к ней Лина, – посиди с ребятами. Покорми их, я все приготовила, займи их чем-нибудь. Я скоро приду.

– Так я ж даже не переодевшись… – начала Галюся.

– Ничего, не страшно. Посиди с ними.

Галюся покосилась на Климова, которого Лина так и не представила, и ушла во вторую комнату.

– Ну теперь, когда с домашними делами разобрались, может, ответишь на пару вопросов? – осведомился он со всем возможным сарказмом.

– Я не знаю, что это такое. – Голос Лины звучал холодно и бесстрастно. – Впервые вижу.

– Значит, решила играть в долгую. И имя Pauline Polonsky тебе ничего не говорит?

– Нет. Это не я писала.

– А кто? Пушкин?

– Не хамите мне.

– Девочка, ты еще хамства не видела. Ничего, в камере насмотришься.